люди бают… и Прокоп вон тоже…
– А чего я? – тут же вскинулся Прокоп. – Это маменька со свояченицей гречу перебирали и болтали, что на посаде слух был…
Но Акиму было совсем не по нраву, что про выручившего их царевича ходят такие разговоры.
– А неча слушать всякие бабьи сплетни, – зло бросил он и презрительно сплюнул, показывая, как относится к тем, кто эти сплетни разносит.
Но остальные сделали вид, что это к ним не имеет отношения. И вовсе даже они этим сплетням и не верили…
– А откуда этот тебя знает? – спросил Аким у Митрофана, когда уже совсем отдышался.
– Да он тоже из кремлевских, – нехотя отозвался тот. – Монька, приказного дьяка Гаврилы Ляпнева сын. Его батя уже к своему делу приучать начал, – завистливо пробурчал он.
Его зависть была вполне объяснимой. Приказные дьяки – люди уважаемые, завсегда при власти, при почете. И с отцовой помощью этого Моньку впереди ждали такой же почет и уважение. Сначала помощником писца потрудится, затем и в писцы выйдет, а потом, мало-помалу перебираясь со ступеньки на ступеньку, вослед отцу займет и место приказного дьяка. Во многих приказах сидело уже второе, а кое-где и третье поколение дьяков, кои были воспитаны и пристроены к делу отцами, занявшими хлебные места еще во времена Ивана Грозного. А сироте Митрофану ничего такого не светило. Даже в том, что царь-батюшка соизволит принять его на службу и дать ему поместье на прокорм, Митрофан не был уверен, несмотря на то что отец его значился в Разрядном приказе как дворянин, да не простой, а опричных земель. Да ежели бы не отцовы соратники, что состояли в службе при бывших опричных, по сю пору имевших вес при дворе нового царя Бориса, коий и сам был из опричников, его и на конюшню бы никто не взял. Тяжела судьба сироты…
– А айда к стене! Там сейчас пир вовсю, – предложил Лука.
– Да ну его, – махнул рукой Прокоп, – там небось уже за людскими столами все места заняты. Эвон – паперти пустые, куды, мыслишь, нищие побегли? Да и со Скородома, вестимо, народищу принесло. Айда лучше на подворье к боярину.
– Да нас туда не пустят, – резонно заметил Митрофан.
– А не пустят, так через ворота посмотрим, – ответил Прокоп. – Да и скоморошьи ватаги все туда подались. И таперича друг перед другом изгаляются, чтобы дворяне боярские самую справную ватагу в терем, на боярский пир скоморошничать допустили.
Все обернулись к Акиму – за ним обычно и было последнее слово. Тот выдержал солидную паузу, невольно подражая отцу, который никогда не рубил сплеча, и постановил:
– На подворье пойдем.
Короче, день прошел просто замечательно. Уже вечером, лежа на лавке, Аким снова припомнил, как царевич послал стрельца защитить их от этого дурацкого Митяя. И улыбнулся. И ничего он не болезный. Врут всё…
Еще раз они с царевичем свиделись на следующей неделе. Как раз на Вознесение Господне. По такому случаю литию[12] в церкви Покрова, что на Васильевском спуске,
