современный архитектор при строительстве жилого массива из унифицированных деталей. При этом сопротивление материала растет пропорционально его количеству. И надо обладать особенным мастерством и терпением, чтобы из немногих словесных «кубиков» сложилась подлинная эстетическая ценность, а не унылый монстр, способный удивить разве что величиной повторяющегося однообразия.
Не каждый литературно одаренный человек способен написать хорошую книжку для маленьких. У С. Алексеева есть определенный, может быть даже врожденный, дар разговора с ребятами младшего возраста. И дар этот усилен глубоко осмысленным, сознательным подходом к своей работе. «Главное в детской книге, – считал С. Алексеев, – …не разъяснения, а динамика, действие, характер, вырастающий из поступка. Такой действенный характер ребенок быстро схватывает, чувствует его».
Однако как достигнуть динамики в книге, которая, будучи достаточно объемной (от 3 до 10 авторских листов), в то же время адресовалась бы читателю, для которого процесс чтения представляет известную трудность, а внимание не привыкло задерживаться подолгу на одном предмете, даже если этот предмет и пребывает в непрестанном движении? Опыт литературы подсказывал давно апробированное решение: писать книгу приключений. Так написаны «Золотой ключик», «Доктор Айболит» и все волшебные сказки. В центре – один главный герой (внимание читателя не рассеивается), и с этим героем непрерывно происходит нечто новое и волнующее (внимание читателя не устает).
Для исторических произведений такой способ изображения подходит в некоторых случаях. Но не всегда. Когда Алексеев писал «Историю крепостного мальчика», «Сына великана», «Братишку», он, несомненно, оглядывался на традиционный приключенческий роман, наложивший отчетливый отпечаток на все виды жанровой детской повести – от биографической до школьной. В этих вещах писатель мог дать известный простор сюжету, поскольку не был связан обязательностью исторического материала.
Но как быть, если в центре повествования оказывается не историческое явление как таковое (крепостное право, революция, Гражданская война), а конкретное историческое лицо или сжатое во времени, но разветвленное в пространстве историческое событие (Разин, Пугачев, Петр I, война 1812 года, восстание декабристов)? Как быть, если ставится задача показать исторический факт не в преломлении индивидуальной судьбы (что неизбежно ограничивает поле зрения писателя), а в собственной его многогранной сущности? Тут автору нет иного выбора. Либо история превращается в антураж, подсобный материал, фон для приключений героя, как у Дюма, либо приходится жертвовать интригой в пользу исторической правды.
Получается вроде бы заколдованный круг. Во втором случае несет ущерб занимательность. В первом утрачивается что-то важное в масштабах и глубине изображения исторической действительности. Противоречие, похоже, неразрешимое. Но С. Алексеев его успешно разрешил. Ему помогли
