Николай продолжит сопротивляться необходимости осуществления политических перемен. «Если спасение не придет сверху, – предупредила она, – то грянет революция снизу»{151}.
Палеолог в последнее время читал «Философские письма» Петра Чаадаева, русского философа, сосланного в 1836 году в Сибирь за признанные крамолой сочинения. Чаадаев заметил: «Русские принадлежат к числу тех наций, которые… существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь страшный урок». Палеолог чувствовал, в России вновь сбывается это предсказание. Краткий «взбадривающий эффект» от посещения делегации союзников уже прошел. «Главное артиллерийское управление, управление военного производства и снабжения и управление военных сообщений вновь стали действовать по-прежнему: небрежно и неторопливо», – с отчаянием отмечал Палеолог. Попытки делегации союзников заставить Российскую империю активнее участвовать в войне были встречены «с тем же мертвящим бездействием и равнодушием, как и ранее»{152}. Его радовала лишь перспектива послушать хорошую музыку и потанцевать «на большом и блестящем приеме» у княгини Радзивилл в ближайшее воскресенье, 26-го числа. Однако при этом он понимал, что это было не только «весьма необычное время для устройства приема», но также и весьма опасное, поскольку император покинул столицу и вернулся в Ставку армии в пятистах милях от Петрограда – после ложных заверений своего министра внутренних дел Протопопова, что ситуация находится под контролем{153}.
В течение трех недель суточная температура держалась на уровне минус 13,44 градуса по Цельсию, шел сильный снег{154} [40]. Прогуливаясь по Литейному проспекту утром 22 февраля, Палеолог был поражен «зловещим выражением на лицах бедняков», которые всю ночь простояли в очереди за хлебом. Настроение в обществе изменилось от стоицизма к гневу. Многие женщины проводили в таких очередях сорок или более часов в неделю, и некоторые из них в этот день в ярости стали бросать камни в окна хлебных магазинов. Другие присоединились к ним, начались грабежи. Власти задействовали казачьи патрули, «ясно намекая, чтобы все утихомирились», на улицах было заметно больше солдат. «По возрасту это были новобранцы, – отмечал Дж. Батлер Райт, – они были моложе, чем когда-либо ранее»{155}.
Тем утром Дональд Томпсон вышел из гостиницы «Астория», чтобы купить новую пару обуви для своего русского переводчика Бориса, молодого раненого солдата, который выписался из госпиталя и которого он попросил сопровождать его, так как Борис очень хорошо говорил по-английски. Один из хлебных магазинов рядом с гостиницей «Астория» находился под охраной полиции после того, как люди из очереди разбили в нем окна, пытаясь добраться до хлеба. В молочном магазине поблизости, рядом с которым толпилась очередь, только что вывесили объявление: «Молока больше нет». «Если бы ты могла видеть эти очереди за хлебом и взгляды этих людей, проходя мимо них, – писал Дональд
Там же, стр. 797.
Советник британского посольства Фрэнсис Линдли отметил в своих воспоминаниях, что доклад об итогах визита делегации, подготовленный для британского Министерства иностранных дел, который был гораздо более оптимистичным, чем доклад, направленный из посольства, был отпечатан и доставлен в Министерство иностранных дел как раз к моменту начала революции. Его были вынуждены поспешно изъять и утаить. Francis Oswald Lindley, untitled memoirs, p. 28.
Paleologue, p. 808.
Согласно статистическим данным о погоде в России в 1917 году, в среднем температура была минус 13,44 градуса по Цельсию, и ее существенное повышение (например, согласно источникам: Orlando Figes, People’s Tragedy, p. 308; Richard Pipes, Russian Revolution, p. 274), которое было отмечено в пятницу, 24 февраля, на самом деле началось лишь в понедельник, 27 февраля, когда температура наконец-то поднялась выше нуля, до 0,03 °C. Существенно выше нуля она не поднималась до 13 марта, и лишь в этот день она наконец достигла 8 °C. Более подробно см: «Еженедельник статистического отделения Петроградской городской управы», 1917, вып. 5, стр. 13.
Источники дают противоречивую информацию о температуре в Петрограде, многие из них представляют ее значительно ниже, чем она была на самом деле. См. концевую сноску 7 к этой главе.
Robert Wilton, Russia’s Agony, p. 104; Fleurot, p. 118; Wright, p. 42.
