махнул, но вяло. Поднялся, шаркая ногами, добрел до окошка, прикрыл ставни так, что единственным источником света в комнатушке осталась масляная лампа, стал у стены.
Вот тут Фролу Савельичу стало совсем уж не по себе: не тот человек тайный советник Дымовский, чтоб от людей прятаться.
Додумать не вышло: дверь открылась, по полу потянуло сквозняком, а ноздри щекотнул запах дыма и духов, дешевых, сладких, приторных.
– Добрый день, – глухо сказала женщина в черной накидке. – Я не опоздала?
– Судьба никогда не опаздывает, – с театральным пафосом отозвался Филенька.
Фрол Савельич счел за лучшее промолчать, ситуация становилась непредсказуемо опасной, вмиг мелькнула трусоватая мыслишка сбежать, пока вслед за мамзель революционеркою в кабинете не объявились жандармы, и другая – подловатая, самому оных жандармов затребовать. Но вместо этого Фрол Савельич наколол на вилку скользкий гриб и, отправив в рот, запил холодной анисовой.
Он был титулярный советник,
Он был титулярный советник,
Она – генеральская дочь…
Ох уж эти детки, небось не догадывается Филенькин папа о сыновних-то увлечениях…
– Здравствуйте, – громким шепотом произнесла гостья, отбрасывая густую вуаль шляпы. Теперь стало заметно, что она отнюдь не молода, хотя и старой назвать ее было бы преждевременно. Скорее уж она пребывала в той мимолетной стадии жизни, когда женская красота раскрывалась во всем своем великолепии.
Хороша была незнакомка. Классический овал лица с чуть длинноватым носом. Узкий рот и округлый, мягкий подбородок, на котором уже обрисовалась складочка-трещинка, свидетельствующая о скором появлении подбородка второго. Глаза огромные, ведьмовские и цвету неясного – не то серый, не то блекло-голубой. Но глянешь – и утонешь, как Филенька.
Фрол Савельич моргнул, прогоняя наваждение. Оно, конечно, хороша барышня, да только он не юнец глупый, чтоб за ради этой красоты обо всем забыть.
– Что, нравлюсь? – спросила с вызовом и ресницами повела, повернулась, позволяя разглядеть точеный профиль. Знает о красе своей, пользуется, бережет. Откуда она такая взялась на Филенькину-то беду? И что теперь Фрол Савельичу делать прикажете?
– Нравишься, – он не стал отнекиваться. – Еще как нравишься.
Филенька у окна дернулся – видать очень не по душе ему пришлось это признание, – но сдержался, только засвистел знакомый мотив:
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь.
Прогнала, как есть прогнала, если б приласкала, глядишь, и не было бы мыслей дурных, а так – держится у подола собачонкою, на все готовый ради улыбки ласковой. Попросит – голову отдаст. А она попросит, всенепременно попросит, за минуту до того, как он, повзрослевши, окончательно ее разлюбит.
– Как звать-то? – Фрол Савельич душил в себе злость, уговаривая, что чудится ему, старому, недоброе, что на самом-то
