и крючковатый грузинский нос и два черных глаза, которые стекловидно высматривали из впадин. Эту женщину я тоже где-то и когда-то видел, да и она меня где-то и когда-то видела, но ни мне, ни ей, конечно, и на мысль не пришло разъяснять, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство. Поддерживаемая Балалайкиным под руку (он называл ее при этом княгинею, но я мог дать руку на отсечение, что она – сваха от Вознесенского моста), она медленно направилась к выходной двери, но, проходя мимо шкафа с книгами, остановилась, как бы пораженная его величием.
– Все читал? – спросила она Балалайкина, указывая костлявым пальцем на корешки переплетов.
– Княгиня! – воскликнул он, как бы удивленный, что ему может быть предложен такой вопрос.
– Ну, будь здоров!
Проводивши старуху, Балалайкин прежде всего обратился к нам. Он был необыкновенно мил в своем утреннем адвокатском неглиже. Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что всего важнее: от каждой части его лица и даже тела разило духами, как будто он только что выкупался в водах Екатерининского канала. Он напомнил нам, что знаком с нами по Ивану Тимофеичу, и изъявил надежду, что мы сделаем ему честь отзавтракать с ним.
– Через четверть часа я к вашим услугам, messieurs, а теперь… вы позволите? – прибавил он, указывая на ожидавших клиентов.
– Ну-с, – начал он, подходя к юноше, – письмо наше возымело действие?
– Возымело, господин Балалайкин, только нельзя сказать, чтобы вполне благоприятное.
– Именно?
– Вот и ответ-с.
Балалайкин взял поданное письмо и довольно громко прочитал: "А ежели ты, щенок, будешь еще ко мне приставать"…
– Гм… да… Ответ, конечно, не совсем благоприятен, хотя, с другой стороны, сердце женщины… Что ж! будем новое письмо сочинять, молодой человек – вот и все!
– Со стихами бы, господин Балалайкин!
– Можно. Из Виктора Гюго, например;
О, ma charmante!
Ecoute ici!
L'amant qui chante
Et pleure aussi.[8]
Ладно будет?
– Хорошо-с; но ведь она по-французски не знает.
– Это ничего; вот и вы не знаете, да говорите же "хорошо". Неизвестность, знаете… она на воображение действует! У греков-язычников даже капище особенное было с надписью: "неизвестному богу"… Потребность, значит, такая в человеке есть! А впрочем, я и по-русски могу:
Кудри девы-чародейки,
Кудри – блеск и аромат!
Кудри – кольца, кудри – змейки,
Кудри – бархатный каскад!
Хорошо?
О моя прелесть! Прислушайся!
Здесь поет и плачет возлюбленный!
