непостижимой уму читателей, и это только добавляло популярности его романам.
Пока мы спорили, Эмин поднялся и, надев шляпу, вышел на улицу. Мы машинально скользнули за ним. Было уже темно. Сочинитель шел вольной походкой, опираясь на бамбуковую трость, по Головкинской улице[90]. Где-то на середине улицы он свернул во двор и исчез.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Мишка. – Чертовщина…
Внезапно мое горло сжали чьи-то пальцы, в голове вспыхнуло. Мишка дернулся было бежать, но Эмин ударил его тростью по колену. Премьер-министр упал на снег и заныл.
– Не бейте нас, пожалуйста, господин сочинитель, – жалостливо сказал я. – Мы просто торгуем вашими книжками… Понимаете? Мы хотели познакомиться и вручить вам респект от лица прогрессивного российского юношества. Ваши сочинения, они… это… вдохновляют на возрождение наук и художеств…
– Так-так, – проговорил сочинитель. – Какие же мои книжки вы читали?
– Мирамонда, Фемистокла, Флоридора…
– И что вам более всего понравилось?
– Мирамонд.
– Хвала богу! – воскликнул вдруг Эмин, поднимая руки к сумрачному небу, по которому быстро-быстро бежали серые облака. – Стало быть, вы не из-за карт… То есть, я хочу сказать, не за… карточным долгом. Я, видите ли, проигрался в пух и прах. Я строю дом, а денег не хватает…
– Посмотрите, что вы натворили своею палкой! – злобно произнес Мишка, поднимаясь на ноги. – Мы теперь как два беса из вашей «Почты»: я хромоногий, а у Мухи геморрагия[91] под глазом. Я требую сатисфакции!
Эмин задумчиво оперся на свою трость, потом достал из кармана платок, высморкался и захохотал.
– Ладно, – сказал он. – Пойдемте в трактир.
У Эмина были смуглые, восточные черты лица и яркие голубые глаза. Такие глаза я видел позже только еще у одной девушки.
Русские трактиры представляли в то время крайне любопытное зрелище. Ныне большинство рестораций содержится бежавшими в Россию от революции французами, принесшими свою кухню, изысканные блюда и сладкие вина. А тогда многочисленные аустерии и герберги были мешаниной самых разных обычаев. Здесь не только ели и пили; здесь жили, спали, мочились, играли в бильярд, в трактире Гейса на Большой Морской публику развлекал арфист Гофбрикер; здесь можно было купить ящик апфельсинов или зубовские гравюры, изображающие битву при Гренгаме и вид на Екатерингоф; здесь ошивались мошенники всех народностей и всех мастей, и держать ухо всегда нужно было востро́. Официально в Петербурге должно было быть пятьдесят рестораций, на деле их было в два раза больше, ибо город жаждал не только хлеба, но и увеселений. Самые известные ресторации были в центре, на Адмиралтейской стороне.
– Я вас внимательно слушаю, – строго сказал Эмин. – Кто вы такие и почему за мной следили?
– Ну, вот, опять начинается, – огрызнулся Мишка, отхлебывая пива. – Говорю же: я премьер-министр,
Ныне – улица Рубинштейна.
кровоизлияние, синяк
