style="font-size:15px;"> – Меня.
Оба молчали, выжидательно глядя друг на друга, затем Егор медленно и осторожно обнял Марину, так же аккуратно прижал к себе.
Она стала плакать, тихо, всхлипывая, совсем по-детски шмыгая носом. Слегка отстранилась, подняла на Егора глаза:
– Знаешь, я совсем потерялась. Совсем ненормальная. Ничего не понимаю, ничего не соображаю, ни в чем не разбираюсь. Злая стала, как собака. На всех кидаюсь, все раздражают, всех ненавижу. И себя тоже… Проснусь ночью, думаю-думаю и ничего не могу придумать. Не знаю, как жить дальше… Может, ты подскажешь?
– Я? – усмехнулся Егор. – Сам ничего не соображаю. В каком-то тупике.
– Врешь, соображаешь. Просто не хочешь помочь. Ты вон сколько пережил за свой тридцатник.
– Ничего я не пережил. Тюрьма ничего не дает. Разве что передумал многое да обозлился еще больше.
– На кого?.. На всех?
– На себя. До кичмана был редким оболтусом. Пьянки, гулянки, компашки, драки, наркота, желание быть круче всех, забойнее всех, отстойнее всех, угарнее всех. А дружбаны в самый момент сделали подножку. Вот и получил сполна!
– А родители?.. Тот же Кеша. Ты их тоже не слушал?
– А кто в угаре слушает родителей? Это сейчас я уже что-то кумекаю. А тогда все по болту! Самый умный, самый соображающий, сопли пузырем, спина шифером. Попробуй докажи, останови!.. Все было, и ничего не было.
– Я такая же. Тоже все есть, и ничего нету.
Баринов взглянул на нее:
– С отцом проблемы?
– Наверное. Я его не понимаю.
– Как все дети.
– Нет, не так. Когда-то был беспредельщиком. Греб все, что плохо лежало. Ваш дом с картинами он ведь тоже заграбастал.
– Ты это знаешь?
– Знаю. Вернее, слышала, как мама с ним ругалась. Они жуть какие ценные – картины. А последнее время вроде как чокнулся. Утром молится, на ночь пьет и тоже молится. Даже не по себе как-то. Вроде боится чего.
– Совесть мучает?
– Я ему такое брякнула, чуть не прибил. Орет, что все ради меня. Ради моего будущего. А мне ничего не нужно. Мне стыдно и страшно. Я хочу жить и ничего не бояться. Вот ты чего-нибудь боишься?
– Боюсь… Боюсь, что не спасу отца.
– Хочешь, я тебе помогу?
– Как?
– Как скажешь. Деньгами, например. У меня есть. Сколько тебе?
– Нисколько.
– Я обижусь. Сам же говорил, что нужны бабки. Сколько?
Баринов коснулся пальцем кончика носа Марины, поцеловал в щеку.
– Потом, ладно?
Зазвонил мобильник, она взглянула на экран, отмахнулась:
– Отец.
– Мамка вообще не звонит?
– Звонит. Но только по условному. Она у меня классная.
– Отца тоже терпит?
– Думаю, любит. Правда, по-своему. Жалеет, наверное. Она святая.
Телефон умолк, Марина поднялась, махнула:
– Ладно,
