style="font-size:15px;"> На углу Зубаревского переулка Никита остановился, окинув взглядом огромную лужу. И только он хотел попытаться перескочить ее, рискуя, впрочем, промочить ноги, как вдруг кто-то цепко схватил его за рукав.
– Помогите мне, молодой человек, – продребезжал старческий голосок, – переведите через дорогу.
Старушка была сухонькая и такая маленькая, что изрядно не доставала Никите до плеча. Казалось, ничего не стоит избавиться от нее: стоит только тряхнуть рукой. Но иллюзия тут же исчезла, когда бабуля второй рукой вцепилась в запястье Лаврова. В этот момент ему показалось, что в кожу впились металлические клещи.
Никита беспомощно оглянулся, ища взглядом, кому бы можно было перепоручить зловредную старушку, буквально висящую на нем, но улица, как назло, опустела.
– Ой, спасибо тебе, добрый человек, – бормотала сумасшедшая, – дай бог тебе здоровья, сразу видно, что ты хороший мальчик, не дал погибнуть под колесами. А то ведь ездют и ездют, спасу от них никакого нет. Я вот помню те времена, когда этой гадости и в помине не было, тишина да благодать! А если кому надо куда-ть перебраться, так садился на ентот, как его… – Старуха пошлепала беззубым ртом, вспоминая, и обрадованно закончила: – На екипаж.
– Экипаж, – машинально поправил Никита, не выносивший, когда коверкали слова.
– Так я и говорю – екипаж, – осуждающе покачала головой бабуля. – Глухой ты, что ль?
Лавров поставил ее на край бордюра и попытался отцепить сухонькие старушечьи лапки от своего плаща. Но не тут-то было.
– Э, милок, ты б и в квартиру помог подняться, мне одной не дойти. Да тут недалече, аккурат рядом с квартирой профессора Каретникова, того, который в год казни царя преставился.
– Сколько ж вам лет, бабушка? – изумился Лавров.
– Сколько, сколько… Сколько есть, все мои, кто их считает, – ворчливо ответила старушка. И вдруг ни к селу ни к городу четко произнесла:
О, этот зной!
Как изнывает тело, —
Над Бессарабией звенит жара…
Голос у нее изменился, став молодым, грудным, бархатистым, и Никита подумал, что, должно быть, его кто-то искусно разыгрывает, и старческая внешность – лишь результат мастерски наложенного грима. Он склонился ниже, пристально вглядываясь в лицо женщины, а та между тем продолжала:
Поэт походного политотдела,
Ты с нами отдыхаешь у костра…
Довольно бреда,
Только волны тают…
Строчки стиха напевно звенели, и из-под сморщенных век вытекла и затерялась в уголке рта слеза. Никита невольно присмирел, вдруг подумав о скоротечности времени, о том, что оно, увы, не течет вспять и что всем нам есть о чем жалеть в том далеком прошлом, которое уже не вернуть.
Развить свою мысль дальше Лавров не успел, потому что старушка неожиданно резко оборвала стих, открыла глаза и сварливо-скрипуче произнесла:
– И чего ты стоишь и таращишься на меня? Так мы и
