круга – и никто не знал, где ты, никто не мог претендовать на тебя. Ты чувствовал себя восхитительно свободным…
В тот день я мечтал, рвался, горел, предвкушал. Разумеется, я пребывал в неизвестности и потому в некотором волнении: ведь ее мог встречать кто-то другой… у нее мог быть парень в хоре… наконец, ОНА могла просто не прийти на репетицию… А еще мне надо было купить цветов – изрядная проблема в восемьдесят первом, сколько бы денег ни имелось в твоем кошельке – цветочный киоск на «Авиамоторной» закрыт, на «Новослободской» его вовсе нет. Но не случайно ангелы благоволят пьяным и влюбленным, и у метро «Новослободская» нашлась вдруг частная и потому преследуемая милиционерами бабулька. И она продала мне за тридцать копеек роскошный букет пионов.
И вот я уже у дверей полутемного зала ДК имени М. Горького, и заглядываю внутрь – а там, прямо на сцене, репетирует хор, и я немедленно начинаю с замиранием сердца искать ЕЕ – и нахожу: ОНА во втором ряду, вторая с правого краю, старательно выводит вместе с другими чистым, хрустальным, строгим голосом:
Вы слышите, грохочут сапоги
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки,
вы знаете, куда они глядят…
Обыкновенно эта военная песня наполняет мою душу волнением и состраданием, ее очень любят исполнять в художественной самодеятельности – вроде, с одной стороны, и военно-патриотическая тематика, а с другой – лирика, Окуджава, и получается не столь официозно-бравурно, как «День Победы» Тухманова, эдакое мягкое диссидентство. Но теперь мне не до стихов Окуджавы, не до песен – я испытываю только радость – радость оттого, что увидел ЕЕ. И вот репетиция подходит к концу, никто мою девушку, кажется, не поджидает, а парни, что в хоре распевают, вообще ниже всякой критики и конкуренции: один жирный, другой очкастый, третий хилый, соплей перешибешь. Да и какой, спрашивается, нормальный мужик станет голосить в полутемном зале в июньский свежий вечер, в пятницу, когда столько соблазнов? Ну а от толстенькой подружки Нади – вон она, стоит рядом с Наташей, и тоже старательно распевает – мы уж как-нибудь избавимся, что-нибудь придумаем… А вскоре – только они спели, тоже в миноре: «Раненая птица в руки не давалась, раненая птица птицей оставалась» – репетиция закончилась. Самые примерные окружили дирижера – лысого дядьку в черном пиджаке, – а большинство потянулось к выходу, ОНА в том числе… Я отошел чуть поодаль в пустом и гулком фойе, спрятал букет за спину. Выходившие певички обращали на меня внимание, ощупывали недоуменными и порой вопросительными взглядами: «Уж не ко мне ли ты явился, прекрасный принц?» – «Нет, нет, не к тебе, ступай себе с богом…»
И вот появилась из дверей ОНА, с подружкой под ручку, и сразу заметила меня, словно ждала, и сделала несколько шагов навстречу, и глаза ее засияли, а подруга осталась на месте и проводила Наталью завистливым взглядом.
– Ну, здравствуй, это я, – сказал я цитатой из песни Высоцкого (я уже говорил, что тогда мы,
