во въездной анкете ошибка, или таких людей нет в природе…
– Запрос в наш консулат в Москве? Там должен быть официальный бланк приглашения – с печатями и заверениями.
– Уже ушел, – вздохнул Джордан. – Но сейчас все эти бумажки – кусок дерьма. За сто долларов на Брайтоне тебе изготовят удостоверение директора ФБР или верительные грамоты посла в Одессе – совершенно настоящие.
– Не жалуйтесь, Джордан, это нормальные издержки свободы, – засмеялся Полк.
Джордан остановился и посмотрел на него в упор своими выпуклыми бычьими глазами:
– А почему вы решили, что я такой большой ценитель свободы? По мне – ее и здесь, у нас, с избытком. Но почему мы должны расплачиваться за свободу этих кровожадных хулиганов – вот этого я никак не пойму!
– Дорогой лейтенант Джордан! – очень серьезным тоном начал Полк. – Еще в университете мне вдолбили, что свобода есть понятие неделимое. Но если кто-нибудь из твоих копов услышит, что в три часа ночи мы спорим о природе свободы, он справедливо скажет, что мы оба идиоты и ты потеряешь авторитет. Поэтому давай спустимся, дернем по паре стаканчиков, пожуем и решим, как жить завтра…
19. Москва. Ордынцев. Морг
Хирург Фима Удовский, громадно-толстый, как африканский слон, сказал снисходительно-строго:
– Не жалуйся… Жизнь вообще очень вредная штука. От нее сначала устают, потом болеют, в конце концов умирают. Или – убивают…
– Хорошенькая философия! – хмыкнул я.
– Мне по-другому нельзя, – пожал он необъятными плечами-подушками. – У меня работа такая. Адаптировался. И хочу заметить тебе: ни один хирург не берется оперировать близкого человека…
Мы шли по внутреннему скверу института Склифосовского к двухэтажному белому корпусу с закрашенными стеклами – патолого-анатомическому отделению. Попросту говоря – морг. Последний земной дом Валерки Ларионова.
Уходил Валерка отсюда в ясный жаркий день, похожий на пик июля, а не середину сентября. И листва стояла нетронутая, зеленая, мягкая, еще не скукожившаяся и не заскорузевшая, и небо – фаянсово-голубое – висело над нами парашютным куполом, а грохот мчащейся по Садовому кольцу автомобильной лавины разбивался о колоннаду Шереметьевского странноприимного дома и не проникал сюда, в тенистый тихий сквер, где сидели на лавочках больные в сиротских пижамах, грелись, неспешно собеседовали о своих болях и бедах, а мимо них с веселым гиканьем проносились студенты-практиканты в белых мятых халатах. Они еще не адаптировались к печальной мысли о том, что люди устают, болеют и умирают. Или их убивают.
– А почему вы близких не оперируете? – спросил я.
– Руки будут дрожать, – сказал Фима и нажал кнопку звонка на стальной двери с табличкой «Служебный вход. Посторонним вход строго воспрещен».
За дверью сдвинулся смотровой волчок, и в круглой железной скважине показался глаз, сморгнул, и щелкнула щеколда. И прежде чем створка
