стоит перед ним, как богомолка перед алтарем, – коленопреклоненно. Он держит ее голову за пучок волос, прижимает к самому низу своего плоского живота.
Что такое они творят?
Что такое Королиха извлекает из своего косого рта?
Зачем она это брала в рот? Эту огромную гнутую штуку? Эту трубу с раструбом...
Я ничего не понимаю... Зачем все это... какое это имеет отношение к людям...
Наступив ногой в свой застекленный секрет, споткнувшись, я стремглав убегаю. «Бабуля!» – зову я издали... Я зарываюсь лицом в ее фартук. Кажется, меня вот-вот стошнит, но я сдерживаюсь.
А вечером, зажав меня на кухне у самой плиты, где я самозабвенно плавил свинец в плошке, квартирант-армянин с юридического повертит у самого моего носа выскочившее молнией блестящее длинное лезвие своего урловского ножа.
Он сам бандюга! Но я смелый и не боюсь ничего, даже смерти. Я отравлю толченым стеклом с дустом эту волосатую тварь! Вместе с Королихой! Завтра же! Я найду яд и изобрету наилучший способ! Насыплю им все это в кастрюлю с их вонючим варевом. Приятного аппетита! Чтоб вам сдохнуть...
Ночью мне снится страшный светящийся сон про них. Все то же самое, только они при этом жадно жрут ядовитые щи, и вокруг них прыгают пушистые фосфорические кошки и хорьки в полном безмолвии по огромным гениталиям армянина, их Королиха обильно украсила новогодней мишурой.
Меня пугает моя эрекция. Я просыпаюсь от этого.
Под утро я перебежал со своей раскладушки в бабушкину теплую чудесную постель.
Я засыпаю.
У нее под боком.
Эта фотографическая память о Королихиной случке, а может быть, любви, кто теперь знает, навсегда сохранена во мне как вычурный вид особенных отбросов, которые приковывают мой взгляд и ранят мое внутреннее зрение.
Это словно неудавшаяся, нет, несделанная фотография, навсегда сохраненная внутри.
Досада внутреннего соглядатая-фотографа на нематериализацию кадра, доставшегося так трудно.
Досада, колеблющая во мне этот бесплотный постыдный мираж.
Не имея отношения к серебру фотобумаги – он, как и положено миражу, не старится, сохраняя навсегда в себе, скабрезном и непонятном поначалу, а потом грубом и отталкивающем, мифическое время моего детства.
Пока я жив.
Что с ними со всеми стало?
Королиха умерла в доме для никому не нужных слабоумных хроников.
Бывший квартирант жирным мильтоном приходил однажды в наш двор. На нем не осталось и отблеска той конской восточной красоты и поджарой бравости.
Частицы серебра, которые тогда в них по-новогоднему сияли, их и состарили, словно свет и влажность.
1
...Я снимаю с плиты ковшик, полный только что зашевелившейся закипающей воды...
Это был один из тех вечеров, когда я точно знал, что не имею права ошибиться в строгом процессе кипячения и обязан поймать, засечь именно ту самую
