корыте стирать, читали читаки, обычно говаривал папа Витя.
Но для этого, для помела и корыта, у них была домработница, скобская, с деревни, Маня, с которой папа и сошелся в разговорах, нашел с ней какой-то общий знакомый полустанок на железной дороге, поселок далекий с родным именем, и рад был хоть с человеком поговорить и все такое, пока мама отрабатывала ночные дежурства.
Была и история появления Мани у них в квартире.
Вдруг мама Оля наладилась ездить на дачу с ночевой, как выражался папа. В ответ на вопросы папы она цитировала Пушкина. Это сохранилось в семейной саге, там, говорила, я люблю звезды, воздух, листопад.
Папа, конечно, подозревал всякое. Были скандалы.
Он говорил: «Интересно девки пляшут», подразумевая подвох и измены.
«Уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей», – смеялась мама Оля над папой. Семью она просто забросила. Валеска должна была после школы еще и сама продукты отоваривать, в ванной дровами колонку топить, чтобы отец мог после работы помыться. Ему и сготовить надо было, если у матери были сутки дежурства, и он орал, а Валеска была аристократка, она всегда такими вещами манкировала. Не для того она росла.
Наконец, говорит семейная легенда, через месяц ревнивый папа Витя не выдержал и поехал тоже на дачу. Папа был суровый военврач, хирург, внешность имел как все народные маршалы, нос картошкой, усы как у Ворошилова (как у Гитлера, сказала как-то мама Оля, как раз у СССР с ним была дружба, и мальчиков даже называли Адольфами). Отец прибыл на дачу прямо из своего госпиталя, видимо, в мрачном расположении духа, боясь увидеть какого-нибудь соперника помоложе, и нашел в избушке чудище костлявое, лысое, и вдобавок, как огородное пугало, одетое в большую рубаху. Чудище спряталось за печкой, на койке, и там зарылось в одеяло, как потом живо повествовала, хохоча, мама Оля. Мама выскочила на шум и сказала папе, что это найденыш. И вообще она нашла девку не в Ленинграде, а взяла Маню на станции, когда собиралась с грибами ехать домой. Мама Оля рассказала, что ждала поезда на лавочке, а девочка помирала под лавкой, ну и послышался стон. Такой, из последних. Врачи его знают. Хорошо, у мамы был выходной. Под мышки ее мама вытащила, девка ничего не весила, у нее и в руках ничего не было, видно, пешком шла – и куда, в город за сотню верст, туда шли все голодающие. Сесть в поезд мама с ней не решилась, Манька была такая вшивая, что у нее даже на бровях шевелились. Это бывает с умирающими, мама знала по фронту. Мама рассказывала, что девчонку отволокла, почти что отнесла почти что труп на дачу, положила Маньку в бане, девку побрила, даже брови. Напоила горячим чаем с сахаром. Мама Оля – она же была врач – всего понавидалась (потом только рассказывала все это, в старости, раньше не решалась. Мало ли кто настучит, напишет. Свои-то тоже возьмут и растреплют, а там новость пошла по людям, а уж сексот найдется, в органы донесет).
Мама Оля натопила баню, вымыла, одела этот скелет в свою рубашку ночную старую. Сварила жидкой овсянки, дала пить отвар. И это стал ее секрет, что у них в бане живет кулацкое
