т, о своих и чужих книгах и о жизнях, которые могли бы прожить, но так и не прожили. Они болтали, потому что им не хотелось спать. Было поздно, и они порой даже не помнили, зачем они здесь, но продолжали трепать языком – а солнце давно уже село, и Франция закатилась вместе с ним, а они все никак не могли угомониться и предрекали судьбы мира. В эпоху, когда все призвано изолировать людей друг от друга, их беседа являла собой форму протеста. Они спорили – а значит, жили.
Но только не подумайте, что эти беседы являются чем-то отличным от литературы. Когда литератор беседует со своим собратом, их диалог превращается в литературу: это устное творчество. Писать – значит разговаривать про себя, и наоборот: говорить – значит писать вслух. Когда беседуют два писателя, это как кремень о кремень: огня может и не быть, но несколько искр уж точно сверкнут. Даже если разговор смахивает на дуракаваляние, все равно эти встречи, мне кажется, в определенный момент порождают или возрождают нечто – какую-нибудь нелепую идею, никому не ведомую историю, диковинную цитату или, к примеру, номер телефона Жан-Поля Сартра – Дантон 48–52 (у Монтерлана, кстати, телефон был Литтрэ 78–84). (И если меня однажды спросят, на кой нужна литература, я отвечу, что она нужна, чтобы сохранять информацию, которая, на взгляд несчастных человеков, на фиг никому не нужна.) Так что иногда благодаря спиртному, а то из-за позднего часа, а то как ответ на глупую улыбку рождается вдруг какая-нибудь любопытная истина. Сократ называл такой способ рождения мысли майевтикой, я же предпочитаю термин пустословие или благоглупости. Мое воспитание убедило меня, что художником надо непременно восхищаться, чтобы он чувствовал себя комфортно, и по возможности представляться легкомысленным, когда разговор увязает в туманностях смысла или рискует зачахнуть. На моем поприще бесед с писателями я прошел три стадии: 1) когда я относился к себе менее серьезно, чем мои собеседники; 2) когда я относился к себе серьезнее, чем мои собеседники; 3) когда ни я, ни мои собеседники не принимали друг друга всерьез.
Слава богу, беседы, собранные в этой книге Арно Ле Герном, принадлежат исключительно к третьей категории. Я расспросил двадцать писателей, представленных в этой книге, как ученик-механик мог бы расспрашивать автомеханика-профессионала: как правильнее менять клапан в головке двигателя. Я пытался понять их методы работы, разобраться в их механизме, выведать секреты – как в случае с покойным Табукки: «Перейти к следующей главе». Этот сборник мог бы называться «По локти в машинном масле» либо, к примеру, «Shoptalk», как беседы Филипа Рота с Примо Леви, Исааком Башевис-Зингером и Миланом Кундерой. «Пустая болтовня»!
Мне кажется, в этой книжке видно, как за двадцать лет от амплуа сопливого начинающего карьериста я перехожу к роли престарелого, довольного собой нотабля. Или, используя более современный пример: я пытаюсь украдкой влезть в чужой кадр, как фанат, делающий селфи. Заклинаю, не читайте эти беседы подряд, одну за другой, это так же губительно, как для пищеварения – обед из двадцати блюд, политых соусом. Рекомендую открывать книжку наугад и потреблять не более одной-двух бесед зараз, а потом откладывать ее в сторону и идти в соседний бар делать то же самое. Вы наверняка знаете какого-нибудь писателишку; их становится все больше, хотя читают их все меньше. Так что в вашем окружении наверняка найдется какой-нибудь представитель этой касты, скорее всего нечесаный и всем недовольный брюзга. Писатели – народ одинокий, и вы можете смело предложить ему стаканчик чего-нибудь крепкого, а дальше только слушайте да временами кивайте. Вот увидите, это лучше, чем сеанс йоги. Просто обалдеть, какой это кайф – слушать последних умных людей на земле!
Бернар Франк[1]
Само собой, я не подготовился. Когда обедаешь с Бернаром Франком, работать противопоказано. Лень входит в меню ресторана «Средиземное море» – очаровательного рыбного ресторанчика на площади Одеон, куда частенько захаживал Орсон Уэллс, когда жил на улице Конде. Заведение, носящее такое название, само по себе взывает к беспечности. Хм! Интересно, я никогда раньше не замечал: ведь где обеспеченность, там и беспечность. В общем, приготовьтесь к отступлениям такого рода на протяжении всей беседы. Обед в обществе крупнейшего во Франции специалиста по двусмысленности не проходит даром: вы заражаетесь.
Случись это несколько лет назад, мы могли бы встретиться в баре отеля «Королевский мост»:[2] но, увы, вот уже несколько лет, как он закрыт.
Ф. Б. Дорогой Бернар, не кажется ли вам, что нам следует составить петицию, чтобы снова открыли бар «Пон-Руаяль»?
Б. Ф. Совершенно с вами согласен, за хорошие вещи надо бороться. Где я должен подписаться?
Собственно говоря, Бернар Франк всегда был ангажированным писателем. Сартр не ошибся, когда позвал его к себе в журнал «Тан модерн»: Франк взял на мушку «гусаров»[3] после того, как сам же их придумал. Это был более широкий жест, чем выставить его на улицу (руками Жана Ко
