что Маша Андреева, при ее обожании Владимира Ильича и уверенности в его правоте, сделала в качестве редактора лишь несколько замечаний, которые не отвергали сути произведения, вышедшего из-под пера бывшего мужа и любовника.
А Москва требовала одно усилить, другое приглушить, третье убрать совсем.
– Алешенька, ссориться с большевиками глупо, – наставляла Мура Алексея Максимовича, ероша его густые волосы и заливаясь циничным смехом. – Западу – западово, России – россиево. Первую задачу в виде наброска ты, мой милый, решил блестяще. Вторая задача – развернуть очерк в широкое полотно – вполне решаема. С твоим-то талантом! Из большевиков надо выжимать как можно больше. Нам ничего не остается, как экспроприировать экспроприаторов. Поверь, я эту породу людей изучила до тонкостей и ненавижу ничуть не меньше тебя. В то же время вынуждена им служить. Другого выхода у меня нет. Да и у тебя тоже. Так что пусть раскошеливаются. Бог даст, через год-другой сами себя же и пожрут, как… как пауки в банке, – добавила она, глядя куда-то вдаль, при этом прекрасное лицо ее подурнело, серо-голубые глаза вспыхнули холодным светом.
Как ни унизительно, а нужда заставляла Алексея Максимовича клянчить деньги – и в основном у тех, от кого натерпелся в недавнем прошлом. Да, присылают, но вдвое-трое меньше потребного. Иногда в придачу с выражением неудовольствия за несвоевременные и вредные для советской власти высказывания. А что поделаешь? От него в Европе ждут правды, вместе с тем он пытается хоть капельку влиять и на то, что творится в России, рассылая просьбы и призывы к своим западным коллегам по перу выступить в чью-то защиту. Бог знает, поможет ли, нет ли, но по-другому жить он не способен.
Вот и со снохой почти то же самое: приходится возмещать недостающее ей. Вроде бы и неловко, и даже совестно, но Тимоша принимает происходящее так, точно ничего другого и быть не должно. Удивительная женщина!
И что из всего этого следует?
Вопрос, как всегда, повисает в воздухе. Как повисали подобные вопросы, независимо от обстоятельств, укоров так называемой буржуазной морали и возможных последствий. Тем более что и ему самому тоже много чего «недостает» в этом райском уголке. И Тимоша это понимает. Особенно тогда, когда Мура – Мария Игнатьевна Закревская – исчезает из Сорренто на долгое время по каким-то своим делам. У нее во Франции, Англии, Германии и где-то там еще свои интересы, свои связи, не оборванные ни войной, ни революциями, свои пристрастия. Проходит неделя, другая, иногда месяц и более – и она, как та блудливая кошка, набегавшись, намяукавшись среди котов, возвращается в тепло, удовлетворив все свои кошачьи инстинкты. Обижаться и сердиться на нее бесполезно и себе же во вред. Вернулась – и слава богу. Делай вид, будто никуда не исчезала, хотя без нее в доме образуется пустота, словно теряется жизненная нить, связывающая его с окружающим миром, остается лишь творчество с выдуманными судьбами и страстями.
На этот раз
