этот мир, сделать его единственно реальным. И война мировоззрений – это война миров, Алексей, война за овеществление. Мы вступили именно в такую войну и должны быть готовы к тому, что придётся идти до конца, не оставляя живыми врагов за спиной. Потому что именно так будут действовать наши противники… – Громов помолчал. – Это как немецкие нацисты. Берлин лежал в развалинах, был окружён со всех сторон, а они продолжали драться и верили в победу своего мира до последнего…
Лукашевича заело.
– А я слышал, – решился вставить он словечко, – что как раз на фронте с фрицами всегда можно было договориться. Мол, если наступления нет, то зачем нам стрелять друг в друга? Так и высаживали обоймы в белый свет, как в копеечку.
– Легенды, легенды, – пробормотал Громов. – Это ничего не доказывает, Алексей, отклонения всегда бывали и будут, мы же говорим об общем правиле.
Лукашевич подумал, что сейчас самый момент перевести беседу из теоретической плоскости в практическую. В любом другом случае всё запутается ещё больше, и Алексей, неискушённый в ведении философских диспутов, мог потерять нить, а там пиши пропало.
– Ну хорошо, – сказал он, – ладно. Они, значит, фанатики идеи. Но мы-то, Костя, защищаем Родину. А это будет посильнее всяческих идей, разве нет?
– Пока ещё не защищаем, – резонно заметил Громов. – Пока только грабим чужие транспорты. И провоцируем этим войну.
Лукашевич даже рот открыл от изумления.
«Вона куда он клонит! Запущенный случай, однако!»
– Ты думаешь, Маканин нам врёт?! Думаешь, он всё это придумал, чтобы спровоцировать войну?
– Не знаю, – Громов покачал головой. – Теперь я ни в чём не уверен. У советника Маканина тоже свой мир, он тоже добивается его овеществления, и кто может сказать, кроме самого господина советника, что это за мир и есть ли в нём место для России?
– Так, – сказал Лукашевич. – Тебе не кажется, Костя, что ты перегибаешь палку?
– Смотря какую палку…
– И бежишь впереди поезда.
Громов словно очнулся и озадаченно посмотрел на Лукашевича:
– Какого поезда?
– Всё того же. Проблемы, Костя, надо решать по мере их возникновения. Если будет война, значит, будет война, и мы не самые плохие солдаты в этой овеществлённой реальности. И не думай ты за нас. Мы знали на что шли, когда произносили слова присяги.
– Как у тебя всё просто, – обронил Громов. – «Не думай» – и дело в шляпе.
– А то! – горделиво сказал Лукашевич. – Всё в конце концов образуется, Костя, – Алексей наконец решился употребить этот стандартный фразеологический оборот, а потом добавил классическую, но малоизвестную поговорку, прекрасно зная, что уж она-то должна подействовать на все сто: – «И это тоже пройдёт».[6]
Громов наконец улыбнулся.
– Где вычитал? – поинтересовался он.
– Плохо
«И это тоже пройдёт» – изречение, выгравированное на кольце царя Соломона; по преданию, изречение оказывало великолепное психотерапевтическое действие на носителя кольца.
