Счастливчик, например, пытался повторить переход Пржевальского через пустыню. На лошадях и верблюдах. На него ни джунгары, ни хара-тангуты не нападали, но он потерял всех своих спутников, а вот Хубилган не потерял ни одного. В хошуме, где он останавливался, никто не смел повысить голос. В долинах и на перевалах, в пустынях и на солончаковых болотах, где соль в жаркое время нарастает над мертвой водой серыми буграми-сугробами, царил мир.
Но Пржевальский был только хубилганом; он не был пенсером.
Может, он превзошел бы любого пенсера, но все же был только моментальным человеком, оттого и умер рано. Да и как не умереть рано, если тебя постоянно обдувает ледяным горным снегом, обжигает жаром песков. А еще эти болотистые комариные пространства. А еще эти костлявые перепончатокрылые драконы в полнеба, залетающие в пустыню из Китая. Желтые пески так обширны, что монголы называют их тынгери – небо. Желтое небо. Цэвэр гайхамшиг. Оно сыплется, как песок, а пески текут, как облака. Хубилган умер не в родном поместье под липами, он упокоился на голом берегу плоского озера, раскинувшегося между устьями рек Каракол и Карасуу.
Я хотел отмахнуться от этих слов, но Алмазная не позволила.
Она снова заговорила. Теперь о некоем Ири.
Имя его звучало тревожно.
А был он всего лишь уроженцем малого бурятского селения Цаган-Челутай, они там жили как в пустыне. Этот проводник довел отряд Хубилгана (восемь верблюдов и две лошади) до Хуанхэ, пересек с ним каменистое плато Ордос, перевалил снежные перевалы Куньлуня, достиг Тибетского нагорья. Слушая Алмазную, я, конечно, вспомнил «Снежную бурю на горе Бумза» – вцепившийся в ледоруб неукротимый пенс; рядом с Хубилганом все, наверное, были такие. Щетинистые щеки в инее. Ледяная стена, черные изломы трещин, обвисшие снежные козырьки. Никакой гарантии на возвращение, но неистовый пенс вернется. С игры все начинается, игрой все заканчивается.
Среди враждебного населения надеяться можно только на себя и на штуцер.
Именно так. Только на себя и на дальнобойный штуцер.
Грубые незнакомые слова раздражали меня, будто Алмазная все еще продолжала говорить по-монгольски.
Штуцер Хубилгана пугал самых дерзких дорожных грабителей. Штуцер Хубилгана стрелял на день пути и сколько угодно раз, ведь заказывал Хубилган свое оружие в далеком Лондоне у лучшего ствольщика тех времен – Чарльза В. Ланкастера.
И помощников выбирал сам.
Я удивился: «Это-то зачем усложнять?»
Почти пять веков назад, с некоторым внутренним усилием напомнила мне Алмазная, не существовало ни камер Т, ни психологов. Шел девятнадцатый век, вдумайся, Лунин. Даже крепкие молодые челы считались моментальными, так недолго они жили, а наземный транспорт сводился к верблюдам и лошадям. Удача и собственное здоровье – только удача и собственное здоровье могли вывести путешественников из мертвых болот и пустынь. Только удача и здоровье спасали путников на ледяных перевалах и выжженных песках.
