там было глубже, и он шел по пояс в воде.
Вдруг они оба почувствовали, как быстрое течение, подхватив флаер, потащило его прочь от берега. Одинцов уцепился за высокий порожек, готовясь нырнуть под колпак. Грид, согнув колени, стоял с другой стороны, ухватившись левой рукой за спинку кресла и придерживая правой полуоткрытую дверь; нижняя половина туловища трога уже была в кабине. Неожиданно он выпрямился, задрав голову вверх – видимо, хотел бросить последний взгляд на стремительно убегавший берег.
И в следующий миг стрела, чиркнув по верху кабины кремневым наконечником, вонзилась ему в шею.
Со сдавленным криком Грид покачнулся, схватив обеими руками древко; какое-то мгновенье тело его балансировало на пороге, готовое рухнуть в поток. Одинцов, сильно дернув веревку, втащил трога внутрь и одновременно сам перевалился в кабину. Резкая боль пронзила левую икру; скосив глаза, он увидел, что из его ноги, пониже колена, тоже торчит стрела. Затем рой снарядов вспенил воду в нескольких метрах от суденышка, но через десять секунд широкая водная преграда легла между ним и лучниками.
Заскрипев зубами от боли, горечи и унижения, он погрозил берегу кулаком. Эти твари все-таки выследили их! Подобрались сверху, с макушки утеса, и пустили в ход луки и пращи! Как бы он хотел очутиться сейчас среди этого стада с клинками в руках! Злые бессильные слезы жгли глаза, из груди вырвалось глухое звериное рычание.
Через секунду он успокоился. Столь сильные эмоции являлись, несомненно, наследством Рахи; они приходили от его молодого крепкого тела, еще не знавшего ран – во всяком случае, не в таком количестве, какое накопил Георгий Одинцов за четверть века службы и командировок в «горячие точки». Но с Рахи было давно покончено, и его наследник, подтянув колени, уселся в кресло и начал спокойно взвешивать свои потери.
Первым делом он вырвал из ноги стрелу, стараясь не думать о чешуйках кремня, наверняка застрявших в ране. Затем Одинцов бросил взгляд вперед. Течение уже протащило их мимо второго островка, и километров на десять по курсу не маячило никаких препятствий. Значит, у него было как минимум минут пятнадцать.
Он развязал веревку на поясе, отрезал кинжалом небольшой кусок и быстро наложил жгут повыше раны, из которой толчками била кровь. Затем склонился над Гридом – тот, запрокинув голову, лежал в кресле.
Дела молодого трога были плохи. Безнадежны, если говорить начистоту. Стрела, попавшая в правую половину шеи, вроде бы не задела сонную артерию, но наполовину перерезала горло и проткнула мышечные ткани; кремневый наконечник вышел на два пальца под самым затылком. Возможно, в земной клинике сумели бы спасти ему жизнь, но Одинцов мог только продлить его агонию.
Тем не менее он срезал древко у самой кожи, потом, положив голову Грида себе на колено лицом вниз, сделал концом кинжала крестообразный надрез около кремневого острия и запустил пальцы в страшную рану. Юноша слабо дернулся, но сознание уже покинуло
