глубинке, где садится один самолёт в день, но мы прилетели в Нью-Йорк.
Я, конечно, видела результаты опросов, из которых следовало, что бóльшая часть американцев искренне не понимают, зачем делать что-то, не касающееся прямых интересов жителей страны, но, думала, что, заплатив по 160 долларов за визу, мы обеспечили себе хоть какие-то условия прилёта. Хотя бы пластмассовые перегородки, отделяющие прилетевших от улетающих.
На первые ряды выгрузившихся из нашего самолёта напирали выгрузившиеся за ними, которым происходящее было не видно и не понятно. Люди стояли после десятичасового перелёта впритирку друг к другу с детьми и ручной кладью, но тётке это было фиолетово. Собрав нашу ошалевшую толпу, она перегнала её по лестнице в зал, как овчарка стадо овец, и начала тем же ором заталкивать на освободившуюся лестницу толпу улетающих.
Огромный зал перед пограничными будками был разлинован на горизонтальные полоски лентой, продетой в пластмассовые столбики. Чтобы попасть к пограничнику, предстояло пройти по этим полоскам километр, и толпа медленно двинулась к воздуху американской свободы, как пища по толстому кишечнику. Духота сгущалась, а орущая тётка добавляла в наш ленточный лабиринт пассажиров из Парижа, Стамбула, Токио… потом мы сбились, откуда.
Народ прибывал, становилось всё душнее, всё теснее и всё унизительней. Пограничных кабинок была уйма, но сотрудник сидел хорошо если в каждой пятой. Пассажиры бизнес-класса и граждане США метнулись в специально выделенные кабинки. В том числе соседствовавший с нами в самолёте бычара, сконцентрированный на грузовиках с товаром, из его последних воплей в мобильный стало ясно, что грузовики двигались по территории США.
А остальные остались в условиях экстремального туризма – купить воды невозможно; пробраться сквозь толпу, толкающую ручную кладь, к кабинам туалета – нереально. После новенького с иголочки Шереметьева старый терминал аэропорта Кеннеди выглядел обшарпанным бомжатником. Умотанные перелётом дети сидели на грязном полу, но это никого не волновало, хотя на календаре было именно 1 июня – Международный день защиты детей.
За нами стояло несколько пожилых французов. Породистая старуха опиралась на палку, тяжело дышала, периодически совала под язык таблетку и смотрела на нахохлившегося старика жалобными слезящимися глазами. Загадка, как она выдержала этот уровень кислородного голодания, потому что я, годящаяся ей в дочки, а то и внучки, несколько раз чуть не хлопнулась в обморок. Во всём этом было что-то концлагерное.
Недалеко от нас мужчина за лентой начал кричать в мобильный, и я узнала в нём писателя Сергея Лукьяненко:
– Ни в одной стране мира, даже самой отсталой, я не видел, чтоб так измывались над людьми!
Мы перекинулись с ним матерными оценками ситуации и тем, насколько точно она отражает отношение США к своим и чужим. Выяснили, что живём в разных отелях, и ленточное движение
