выплюнув длинную прядь, вместе с куском мяса попавшую в рот, мотнул головой, указывая на кого-то, совсем не заметного в густой тени.
– Толмача тебе? Вон сидит.
В тени пошевелились, однако ж вставать и идти на зов явно не спешили.
И вот царедворец стоит и смотрит, а эти – сидят и чавкают.
Наконец сказал царедворец:
– Зовут толмача.
И снова отозвался тот варвар, что и в первый раз:
– Пусть поест сперва. Мало ли кто позовет, на всякий чих не наздравствуешься.
Царедворец вспыхнул, дерзостей наговорил послам. Те же слушали, усмехаясь, и только хрящи у них на зубах трещали.
В полумраке двинули медным блюдом, громыхнули чем-то, охнули. И вышел на свет толмач, которого звали.
Пошли вдвоем к дверям. Варвары не пошевелились. Только один сказал толмачу в спину:
– Ежели что – кричи громче. Мы услышим.
Посланный был от константинопольского патриарха Евсевия. Евсевий был стар. Многое пережил, многое и многим причинил, и доброго и худого, но все не мог угомониться.
Толмач вошел в комнату, быстро окинул ее взглядом, зацепив и мысленно ощупав каждый угол, каждую плохо освещенную драпировку.
Старик, простертый на ложе в углу комнаты, засмеялся. И засмеялся второй, помоложе, бывший с ним.
– Не озирайся, не убивать позвали, – сказал старик.
Толмач неопределенно двинул плечом.
– Ближе подойди, – велел старик. – Я Евсевий.
Варвар приблизился, без смущения глядя в старое властное лицо с огромным горбатым носом. Старик ткнул ему в губы рукой – для поцелуя. Поморщился: от варвара, даром что клирик, несло той же козлятиной, что от прочих членов посольства.
Толмач еле заметно шевельнул ноздрями. Его тревожил тяжелый запах благовоний, которым в этой комнате было пропитано, казалось, все, даже мебель.
– Говорили, будто толмач готский – клирик, – без всякого вступления заговорил Евсевий. – Верно?
Варвар кивнул.
– Любопытен ты мне, – сказал Евсевий. И улыбнулся еле заметно: – Что ты все прислушиваешься?
– Дивно мне здесь все, – сказал варвар.
Евсевий пошевелился на своем ложе, прищурился, разглядывая лицо молодого человека – тому было лет тридцать. Вези.
Год от года готские племена становились все сильнее и все теснее жались к границам Римской Империи. Лучше бы иметь с ними одну веру – вот о чем непрестанно думал теперь епископ Константинопольский.
А времени у него почти не было. Евсевий слабел с каждым днем. Уйти же из этого мира, не выполнив того, что он считал своим долгом, старый римлянин не мог. Потому и велел призвать к себе готского клирика. Тот, вроде, бойко болтает и по-гречески, и по-латыни, хоть и варвар.
– Разговор у меня к тебе, дьякон, – сказал Евсевий.
– Не дьякон, – поправил вези. – Я чтец.
– А, –
