дымя и завиваясь, бесконечной лентой сбегала из-под резца. Чуркин радовался и, под этот многоголосый оркестр, что-то бубнил даже тише, чем шепотом.
– Ты чего, Чуркин, молитву, что ли шепчешь? – Почти прокричал ему на ухо подошедший мастер.
– Не-е-а, – вздрогнув от неожиданности, ответил Чуркин – Стих вспоминаю.
Мастер недоверчиво смерил Чуркина взглядом:
– Ну-ну. Смотри деталь не запори. За неё ведь наличными плотют. Поэт.
– Будешь так пугать, обязательно запорю. – Беззлобно огрызнулся Чуркин.
Засмеявшись и покачав головой, мастер ушел.
В столовой, уже с подносом в руках направляясь к столам, он столкнулся с Катей Берёзкиной. У Чуркина ёкнуло сердце. Несколько мгновений они растерянно смотрели друг другу в глаза, потом Чуркин неуверенно произнёс:
– Привет, Катюша…
– Здравствуй, Шурик.
– А я…это… сонеты Шекспира выучил. – Воодушевился Чуркин – Хочешь, прочитаю?
– Не надо, Шурик… – чуть слышно сказала она и, опустив большие зелёные глаза, ушла.
Он посмотрел ей в след, ещё немного потоптался на месте, выбрал самый дальний свободный стол и долго сидел, не прикасаясь к обеду. «Бог мой! – думал Чуркин, вздыхая – Эх, Катюша, Катюша…»…
…А всё началось с той злосчастной «коряги». Тогда Чуркин думать не думал, что эта встреча примет такой оборот. Ему с Катериной было просто интересно и свободно. Потом он честно себе признался, что она ему нравится, и появился какой-то совсем другой оттенок в его отношении к ней. Не так, как это было у него с Ленкой: тогда они просто упивались ощущениями их «взрослой» жизни, а неосторожность привела их в ЗАГС. Со Светкой Лукьяновой у них был просто «стихийный роман»: он читал ей стихи Есенина, которого тогда открыл для себя, и ему хотелось с кем-нибудь «стихами хотя бы поделиться». И хотя она была девка бедовая и даже несколько раз пыталась его соблазнить, Чуркин был «морально устойчив» и вольностей не допускал: как ни как, а лучшая подруга жены… Встреча же с Катериной… Вот, именно – встреча… Она была единственной. Той самой, в цехе, у «коряги». Не считая ещё двух мимолётных всё у той же «коряги», всё на том же станке. Ну, ещё совсем случайную прогулку с ней до её подъезда… А ему хотелось видеть её всё время. Хотя бы – издалека. Хотя бы – мельком. Он обжал её… Дело дошло до того, что он несколько раз назвал Ленку Катюшей, что, конечно же, не осталось без последствий… А Катерина… Она стала старательно его избегать. Правда, он ещё несколько раз ей звонил: поздравлял её с праздником Октябрьской Революции, с днём рождения, с Новым годом…И – всё… Нет, пора отсюда сматываться. Хотя бы к Самохину, «на Севера». Тем более – зовёт, уговаривает…
…Когда Чуркин вышел из проходной, мела позёмка. Стояли синие зимние сумерки. На душе у Чуркина тоже были сумерки, только – грустные. Почему-то вспомнилась школа, тройка закадычных друзей, называющих себя рыцарями Ордена Дон Кихота, какая-то пигалица с большим красным бантом на макушке, которая отчаянно отбивалась портфелем
