xmlns:fo="http://www.w3.org/1999/XSL/Format" xlink:href="#n_20" type="note">[20]. Мистер Трумэн, как и Фрик, находил сие глупостью, но терпел.
Всего телефонная станция, обслуживающая поместье, могла воспроизводить двенадцать мелодий. Восемь – стандартных, четыре, вроде «Драгнета», по желанию заказчика.
Фрик оставил себе самую тупую из стандартных мелодий, которую производитель охарактеризовал как «веселый, радующий ребенка звук, наиболее подходящий для комнаты, где спит новорожденный, или для спален младших детей». Ответа на вопрос, почему младенцы в колыбельках или малыши, которые только учились ходить, должны иметь собственные телефоны, у Фрика так и не нашлось.
Чтобы они могли связаться с магазином детских игрушек и заказывать резиновые кольца со вкусом лобстера для режущихся зубов? Или чтобы позвонить матери и сказать: «Эй, я тут навалил в подгузник, и мне совершенно не нравится лежать в говне».
Глупость.
«Ооодилии-ооодилии-оо», – тренькали телефоны в железнодорожной комнате.
Фрик ненавидел этот звук. Ненавидел еще в шесть лет, а теперь ненависть эта только усилилась.
«Ооодилии-ооодилии-оо».
Этот звук могла издавать какая-нибудь пушистая, кругленькая, розовая зверушка, полумедведь, полусобака, в идиотском видеошоу для дошкольников, которые думали, что такие глупые передачи, как «Телепузики», – вершина юмора и совершенства.
Униженный этим звуком, пусть и в железнодорожной комнате никого, кроме него, не было, Фрик повернул два тумблера, отключив подачу электричества к поездам, и снял трубку после четвертого звонка.
– Ресторан «У Боба» на Тараканьей ферме, – ответил он. – Сегодняшнее блюдо дня – сальмонелла на гренке с шинкованной капустой всего за бакс.
– Привет, Эльфрик, – ответил мужской голос.
Фрик-то ожидал услышать голос отца. Если бы услышал голос Номинальной матери, то у него точно бы остановилось сердце, и он, уже бездыханный, повалился бы на пульт управления железной дорогой.
Все работники поместья, за исключением, возможно, мистера Хэчетта, скорбели бы о нем. Глубоко, искренне сожалели о его безвременной кончине. Глубоко-глубоко, искренне-искренне. Примерно сорок минут. А потом занялись бы делами, занялись бы подготовкой поминок, на которые получили бы приглашение сотни знаменитых или почти знаменитых голливудских пьяниц, наркоманов и жополизов, жаждущих приложиться губами к золотой заднице Призрачного отца.
– Кто вы? – спросил Фрик.
– Наслаждаешься игрой в поезда, Фрик?
Фрик никогда не слышал этого голоса. Определенно, с ним разговаривал не работник поместья. Следовательно, незнакомец.
Большинство тех, кто работал в поместье, не знали, что Фрик в железнодорожной комнате, а посторонний человек вообще не мог об этом знать.
– Откуда вы знаете насчет поездов?
– О, я знаю многое из того, что неизвестно другим людям. Так же, как ты, Фрик. Так
