понимаете, в чем дело? Есть подозрение на ботулизм. Он очень просил, прямо-таки умолял, чтобы вы прислали ему две-три капли мафуссалина…
– Чего-чего?
– Мафуссалина… Я так понял, что это какое-то новое лекарство… Или я неправильно запомнил? Ма-фус-са-лин…
Иван Давыдович Мартынюк обходит его и плотно прикрывает дверь.
– А кто вы, собственно, такой? – спрашивает он неприветливо.
– Я его сосед.
– В каком это смысле? У него же квартира…
– И у меня квартира. Живем дверь в дверь.
– Понятно. Кто вы такой – вот что я хочу понять.
– Феликс Снегирев. Феликс Александрович…
– Мне это имя ничего не говорит.
Феликс взвивается.
– А мне ваше имя, между прочим, тоже ничего не говорит! Однако я вот через весь город к вам сюда перся…
– Документ у вас есть какой-нибудь? Хоть что-нибудь…
– Конечно, нет! Зачем он вам? Вы что – милиция?
Иван Давыдович мрачно смотрит на Феликса.
– Ладно, – произносит он наконец. – Я сам этим займусь. Идите… Стойте! В какой он больнице?
– Во Второй городской.
– Чтоб его там… Действительно другой конец города. Ну ладно, идите. Я займусь.
– Благодарю вас, – ядовито говорит Феликс. – Вы меня просто разодолжили!
Но Иван Давыдович уже повернулся к нему спиной.
Внутренне клокоча, Феликс спускается в гардероб, облачается в плащ, напяливает перед зеркалом берет и поворачивается, чтобы идти, но тут тяжелая рука опускается ему на плечо. Феликс обмирает, но это всего лишь гардеробщик. Античным жестом он указывает в угол на проклятую авоську.
Феликс выходит на крыльцо, ставит авоську у ноги и достает сигарету. Повернувшись от ветра, чтобы закурить, он обмирает: за тяжелой прозрачной дверью, упершись в стекло огромными ладонями и выставив бледное лицо свое, пристально смотрит на него Иван Давыдович Мартынюк. Словно вурдалак вслед ускользнувшей жертве.
Народу в трамвае великое множество. Феликс сидит с авоськой на коленях, а пассажиры стоят стеной, и вдруг между телами образовывается просвет, и Феликс замечает, что в этот просвет пристально смотрят на него светлые выпуклые глаза. Лишь на секунду видит он эти глаза, клетчатую кепку-каскетку, клетчатый галстук между отворотами клетчатого пиджака, но тут трамвай со скрежетом притормаживает, тела смыкаются, и странный наблюдатель исчезает из виду. Некоторое время Феликс хмурится, пытаясь что-то сообразить, но тут между пассажирами вновь возникает просвет, и выясняется, что клетчатый наблюдатель мирно дремлет, сложив на животе руки. Средних лет мужчина, клетчатый пиджак, грязноватые белые брюки…
В зале дома культуры Феликс, расхаживая по краю сцены, разглагольствует перед читателями.
– …С раннего детства меня, например, пичкали классической музыкой.
