/p>
– Если они будут грузиться такими темпами, – сказал Гриша, – вам к старту не успеть.
Быков строго посмотрел на него.
– Застегни рубашку, – сказал он.
– Пап, жарко, – сказал Гриша.
– Застегни рубашку, – повторил Быков. – Не ходи расхлюстанный.
– Не бери пример с меня, – сказал Юрковский. – Мне можно, а тебе еще нельзя.
Дауге взглянул на него и отвел глаза. Не хотелось смотреть на Юрковского – на его уверенное рыхловатое лицо с брюзгливо отвисшей нижней губой, на тяжелый портфель с монограммой, на роскошный костюм из редкостного стереосинтетика. Лучше уж было глядеть в высокое прозрачное небо, чистое, синее, без единого облачка, даже без птиц – над аэродромом их разгоняли ультразвуковыми сиренами.
Быков-младший под внимательным взглядом Быкова-старшего застегивал воротник. Юрковский томно сказал:
– В стратоплане спрошу бутылочку ессентуков и выкушаю…
Быков-старший с подозрением спросил:
– Печенка?
– Почему обязательно печенка? – сказал Юрковский. – Мне просто жарко. И пора бы тебе знать, что ессентуки от приступов не помогают.
– Ты по крайней мере взял свои пилюли? – спросил Быков.
– Что ты к нему пристал? – сказал Дауге.
Все посмотрели на него. Дауге опустил глаза и сказал сквозь зубы:
– Так ты не забудь, Владимир. Пакет Арнаутову нужно передать сразу же, как только вы прибудете на Сырт.
– Если Арнаутов на Марсе, – сказал Юрковский.
– Да, конечно. Я только прошу тебя не забыть.
– Я ему напомню, – пообещал Быков.
Они замолчали. Очередь у автобуса уменьшалась. Пора было прощаться.
– Знаете что, идите вы, пожалуйста, – сказал Дауге.
– Да, пора идти, – вздохнул Быков. Он подошел к Дауге и обнял его. – Не печалься, Иоганыч, – сказал он тихо. – До свидания. Не печалься.
Он крепко сжал Дауге длинными костистыми руками, Дауге слабо оттолкнул его.
– Спокойной плазмы, – проговорил он.
Он пожал руку Юрковскому. Юрковский часто заморгал, он хотел что-то сказать, но только облизнул губы. Он нагнулся, поднял с травы свой великолепный портфель, повертел его в руках и снова положил на траву. Дауге не глядел на него. Юрковский снова поднял портфель.
– Ах, да не кисни ты, Григорий, – страдающим голосом сказал он.
– Постараюсь, – сухо ответил Дауге.
В стороне Быков негромко наставлял сына:
– Пока я в рейсе, будь поближе к маме. Никаких там подводных забав.
– Ладно, пап.
– Никаких рекордов.
– Хорошо, пап. Ты не беспокойся.
– Меньше думай о девицах, больше думай о маме.
– Да ладно, пап.
Дауге сказал тихо:
– Я пойду.
Он повернулся и побрел к зданию аэровокзала. Юрковский смотрел ему вслед. Дауге был маленький, сгорбленный, очень старый.
– До свидания, дядя Володя, – сказал Гриша.
– До свидания, малыш, – сказал Юрковский. Он все смотрел вслед Дауге. – Ты его навещай, что ли… Просто так, зайди, выпей чайку – и все. Он ведь тебя любит, я знаю…
Гриша кивнул. Юрковский подставил ему щеку, похлопал по плечу и вслед за Быковым пошел к автобусу. Он тяжело поднялся по ступенькам, сел в кресло рядом с Быковым и сказал:
– Хорошо было бы, если б рейс отменили.
Быков с изумлением воззрился на него.
– Какой рейс? Наш?
– Да, наш. Дауге было бы легче. Или чтобы нас всех забраковали медики.
Быков засопел, но промолчал. Когда автобус тронулся, Юрковский сказал:
– Он даже не захотел меня обнять. И правильно сделал. Незачем нам летать без него. Нехорошо. Нечестно.
– Перестань, – сказал Быков.
Дауге поднялся по гранитным ступеням аэровокзала и оглянулся. Красное пятнышко автобуса ползло уже где-то возле самого горизонта. Там, в розоватом мареве, виднелись конические силуэты лайнеров вертикального взлета. Гриша спросил:
– Куда вас отвезти, дядя Гриша? В институт?
– Можно и в институт, – ответил Дауге.
Никуда
