Притихшие на время поединка новгородцы, наоборот, закричали здравницы. Всё как всегда: у победителей радость, проигравшим – горе. Простой рыцарь Биргер, с появившейся отметиной на лице, пусть и зажиточный, но никакой ни герцог и ни ярл, угодил в плен вместе с девятнадцатью своими земляками к ушкуйникам Пахома Ильича. Невосполнимых потерь со стороны новгородцев не было. Пара оглушённых здоровяком с кувалдой, правда так и не пришедших пока в сознание, пятеро ушибленных да семеро легкораненых стрелами и прочими острыми железяками.
На реке пахло гарью и палёной шерстью. Сожженную лодку отнесло по течению реки, где она окончательно затонула, похоронив напоминание о скоротечном бое. Мы вели на буксире захваченный приз к берегу, и как человек, интересующийся морскими судами, я оказался на борту трофейной ладьи. Пленных связали попарно, спина к спине, причём ушкуйники так ловко действовали верёвками, перехватывая локтевые сгибы и запястья, что уверенность в том, что в прошлом головорезы не раз занимались данным занятием, у меня только утвердилась. Пут избежал лишь владелец судна Биргер с оруженосцем, рулевой и бородатый рыцарь Магнус, который дал честное слово, что не попытается бежать, так как имеет при себе посольскую грамоту, и вообще не собирался участвовать в глупом, по его мнению, походе, задуманном упсальским саксом Томасом.
– Людвиг, спроси, что у него за грамота?
– Не утруждайся, Византиец. Я правнук ярла Рёгнвальда Ульвссона свободно говорю на языке руссов. Грамота составлена для конунга Новгорода. Ему и передам. – Магнус достал из мешка свиток пергамента и покрутил его возле моего носа. – Видел я, как ты управлялся с этим богомерзким оружием, изрыгающим огонь. Да падёт на твою голову кара всевышнего.
– «А ще можеши противитися мне, конунгу, то се уже есмь зде и пленю землю твою», – процитировал я часть текста письма шведских послов к Александру Ярославовичу. – Так там сказано? Можешь не крутить куском кожи с накаляканными буковками. Ценность сего послания равна стоимости пергамента, на котором оно написано.
Магнус побагровел от возмущения, содержание послания знали всего несколько человек. Ему самому доверили отвезти письмо только потому, что о честности и благородстве старого воина чуть ли не ходили легенды; и, не сдержавшись, он выпалил:
– Да как ты, ромей, можешь знать, что там сказано?
– То дело десятое. Мне интересно другое, как ты, потомок Рёгнвальда, чьи предки верой и правдой испокон веков служили Новгородской земле, мог оказаться с ними? – Я показал рукой на пленных свеев, лежащих на палубе. – Они же самым настоящим образом подставили тебя. Какой же ты посол[3]?
Магнус Ульвссон промолчал, что он мог сказать на мой упрёк? Что своим поступком он наводил тень на потомство Гюряты Роговича, представителей высшего боярства Новгорода? Так это не серьёзно, свои понятия о чести он соблюдал, а на остальное можно наплевать. Правда, кое-какие обстоятельства его терзали, а именно то, что из
В эпоху средневековья неприкосновенность посла поначалу не была полностью безусловной. В Византии, например, традиция запрещала убить чужого посла, оскорбить его, но не возбранялось арестовать. Лишь к XVII в. установилось в качестве неоспоримого правила, что посол неподсуден. Иммунитет распространялся даже на случаи, когда посол оказывался замешан в политические заговоры внутри страны. В середине XIII в. появилось и столь важное впоследствии слово ambaxadea («вестник»), фактически коим и являлся Магнус.
