первой зарплаты. Такой маленький магазин, магазин-ателье. Меньше этой спальни. И была уверена, что таких больше нет. Мне так сказали тогда – оно одно на целом свете.
– Ты о чем? – спросил я, догадываясь.
Она хлопнула меня по плечу.
– О платье! На той девушке, на которую я смотрела весь вечер, было точно такое же, но новое. Ты же тоже заметил, я видела, как ты глаз с нее не спускал.
– Да… – сказал я. Потому что просто надо было что-то сказать. И потом не выдержал. Спросил: – А он?..
– Он? – переспросила она и вдруг поняла.
Снова провела по мне ноготками, это было удивительно приятно.
– А он не пришел, наверное. Я его не видела.
Я лежал и думал: сказать ей «выходи за меня» или нет?
Она засмеялась.
– Знаешь, я так хотела, чтобы меня мой любимый человек однажды взял именно так. Разорвав на мне одежду. Силой, но без грубости… – Прижалась ко мне. – Мне хорошо с тобой.
Думать дальше не было никакого смысла.
И я сказал.
Амнезия
– Что со мной? – спросил Ираклий, и по его взгляду было понятно, что он сомневается даже в нас – настоящие ли мы? – не говоря уже о недавнем прошлом. На лбу у него пухла шишка, формой и цветом напоминая переспелое яблоко, чудом провисевшее нетронутым на ветке до октября.
– Ты как товарищ Бендер, – виновато сказал Андрей. – Попал под лошадь своим породистым грузинским лицом.
– Под какую лошадь?
Выпивать на детской площадке, конечно, не стоило. Но их в Москве стало столько, что ранним вечером в пятницу так легко было найти пустующую. С качелями, каруселями и домиками-теремками. В принципе, мы выпили не на ней, а до нее. Чтобы не переходить границы. И только потом вступили на резиновые плиты, по которым так весело было бегать. Пожалуй, только ранней весной бывает ощущение той детской легкости – когда хочется раскинуть руки как крылья и полететь над землей. Вот и мы бегали, качались на качелях, пытаясь сделать «солнышко». Но избегали каруселей, чтобы не травмировать раньше времени вестибулярный аппарат.
Ираклий бежал быстрее всех. И совершенно напрасно опускал при этом голову. Андрей увидел его слишком поздно, чтобы попытаться затормозить на красивых качелях в форме кареты. Это было как в замедленной съемке. Сначала наш грузинский друг полетел, потом упал. Мы бежали к нему изо всех сил и – стыдно признаться – не сразу сумели справиться с хохотом.
– Тебе надо домой, – сказал я. – Ледяной компресс – и полежать. Лучше – прямо до завтра.
Ираклий смотрел сквозь меня. От этого было не по себе.
– Какое сегодня число? – спросил Андрей.
– Двадцать первое.
– А месяц?
– Четвертый.
Мы переглянулись. Чтобы пожать плечами.
– Вроде нормальный, – сказал я.
Мы довели его до такси, которое стояло неподалеку.
– Давай мы с тобой поедем. Мало ли…
Он отказался и умчался от нас. Я смотрел вслед
