выходя из комнаты.
Было слышно, как она тихо причитает в ванной сквозь звук льющейся из крана воды:
– Как же я устала, как я устала… Когда все это кончится, господи… Да хоть бы комнаты раздельные были. Ни повернуться, ни разойтись! Ну сколько можно, никакой справедливости.
Юлиан обреченно вздохнул – все, сколупнула-таки себе болячку. Если заговорила о справедливости в квартирном вопросе – не остановишь. А раньше вроде договаривались – вопрос навсегда закрыт. Потому что поднимать его на повестку дня без толку. Но, видно, совсем прижала Ольгу за жабры повестка дня…
Так и есть – топает пятками по коридорчику, сейчас начнется. В окно, что ли, сигануть? С пятого этажа.
– Юлиан, я хочу спросить. Объясни мне, пожалуйста, чтобы я поняла, наконец. Не отворачивайся, смотри мне в глаза! Как так получилось, а?
– Что получилось, Оль? – переспросил трусливо, делая вид, будто и в самом деле не понимает, о чем она спрашивает.
– А то! Как так получилось, что мы ютимся в однокомнатной квартире, а твои родители живут в полнометражной трехкомнатной? Как так получилось, что у тебя своей доли в родительской квартире нет? Разве ты им не родной сын?
– Я же объяснял тебе, Оль… Когда квартиру приватизировали, мы с Жанной отказались от своих долей в пользу мамы… И папа тоже отказался… Получилось, что мама – единоличная собственница.
– А почему? Потому что она так захотела? И вы послушались?
– Не надо, Оль… Зачем говорить об этом? Все равно ведь ничего не изменишь.
– Да, ничего не изменишь по документам. А совесть у твоей мамы есть? Она ведь прекрасно знает, в каких условиях мы тут существуем! Ей сына своего не жалко, нет?
– Оль… Мама больна. Ей сейчас не до квадратных метров, сама понимаешь.
– Ну да, конечно… Ей плевать на твои квадратные метры, так будет правильнее. Главное – у нее есть квадратные метры, а родной сын обойдется. Родной сын пусть в чужих миазмах живет и счастлив будет. И как ты? Очень счастлив, мамин сын?
– Оль, не надо. Прошу тебя. Очень прошу.
– Оля! Так что там с чаем? У нас есть что-нибудь к чаю? – заверещала капризно теща, накрывая высокой нотой его убитое «очень прошу».
Ольга махнула рукой, ушла на кухню, бросив за перегородку привычно: «Сейчас, мам».
Юлиан подошел к окну, напряг шею, повертел головой, прогнул спину назад, ухватившись за рыхлую поясницу. Спроси его, зачем он это делает, – не ответил бы. Наверное, организму движение после стресса понадобилось.
Шея болела. Спина тоже. За окном шел дождь. Было субботнее октябрьское утро. В такое утро понимаешь особенно отчетливо – жизнь не удалась. Ты занимаешься не тем, живешь не там, женат не на той. И если первые два обстоятельства можно списать на фатум, то в третьем сам виноват. А может, не виноват. Может, и надо было так, чтобы до конца испить вино жизненной неудачи. Кислое, аж скулы сводит.
Правда, почему он женился на Ольге? Почему потащился в загс, как телок на веревочке,
