Я был слишком потрясен, чтобы дать связный ответ.
Спокойствие не раз выручало родителей в жизни: самые сногсшибательные новости они встречали невозмутимо, трезво и немногословно. Я еще толком не переварил само известие, так что дальнейшее обсуждение деталей можно было смело оставить на потом.
– А ребенок, он будет… нормальным? – спросил я. – Мозг там, способность думать?..
– До этого еще далеко, сынок, – сказала мама. – Вот когда придет время, тогда и подумаем.
7. Если ты думаешь о будущем, значит, ты чего-то хочешь
И время пришло.
Семидесятые кончились. С ними ушли покой и мягкость. Больше нельзя было прикидываться простодушным. Нас закрутил водоворот все ускоряющегося времени. «Хонду» Карен продали. Ее одежду, косметику, детские игрушки и дневники распихали по коробкам и сложили в пыльный чулан под черной лестницей дома ее родителей. Карен постепенно стиралась из памяти знакомых. Она уже была не личностью, скорее – образом: кто-то, если не что-то, спящий где-то, в какой-то комнате… Где же она? Да так… где-то, думаем мы.
Последние месяцы школы проплыли словно широкая, неторопливо текущая река остывающего какао. Бесцеремонное декабрьско-январское разглядывание со стороны одноклассников прекратилось, но все равно я время от времени ловил на себе осуждающий или сочувствующий взгляд, а то и слышал за спиной сдавленный смешок. Мы впятером превратились в беззащитные перед всеобщим интересом достопримечательности. Когда мы шли к стоянке, ребята шеи сворачивали, провожая нас взглядами. С их точки зрения, мы немногим отличались от убийц, по какой-то причине все еще разгуливающих на свободе. Порой мне казалось, что они ничуть бы не удивились, ворвись мы в бар ближайшего клуба, хлебни по глотку бурбона, разгроми всю мебель, испиши все стены проклятиями и ругательствами, причем – собачьей кровью.
В будние дни я частенько уходил с уроков; мне нравилось сидеть на траве под кедрами за пожарной частью, где я мог бездельничать, курить, резать перочинным ножом тонкие веточки и думать – думать о ребенке, о Карен, о том, что она тогда увидела. Что все это могло значить?
Пока я сидел и решал эту головоломку, Гамильтон развлекался, опуская кусочки сворованного в лаборатории натрия в лужу, а Пэм все расчесывала и расчесывала волосы своей голубенькой пластмассовой расческой. Школа стала чем-то из прошлого. Что-то сломалось, и мне стало все равно. Ходить в школу я продолжал скорее просто по привычке. Другое дело – Венди и Лайнус. Эти с удвоенной силой взялись за учебу и дни напролет зубрили свои уравнения и формулы: политетрафторэтилен; гравитация; расчет орбиты Луны… Оба они закончили учебу с отличием, и кто бы мог подумать, что я – некогда подававший большие надежды, – едва сдам выпускные экзамены, скорее по милости неплохо ко мне относившихся учителей, уже прозревавших, что бывший кандидат на золотую медаль станет, не выпуская из зубов сигареты, драить чьи-то «бьюики» на автомойке да шататься ночами по улицам за компанию с Гамильтоном Ризом.
В
