этого он понял, что ему доверяют не больше, чем прежде.
Он не был прекраснодушен и наивен. Но, сам будучи человеком глубоко порядочным, с ясным понятием о чести, он не думал, чтобы люди столь высокого положения, как царь, Бенкендорф, Фон-Фок, лгали ему. Ему казалось, что им смысла нет ему лгать. Свое нерасположение они могли выразить, ничего не опасаясь.
Они, однако, выражали расположение. И лгали.
Когда в 1830 году, сватаясь к Натали Гончаровой, он просил Бенкендорфа разъяснить ему его, Пушкина, положение, шеф жандармов, в частности, ответил, что никто к нему, Пушкину, не имеет никаких претензий, что царь к нему благоволит, что никакого надзора за ним нет.
Письмо Бенкендорфа было написано 28 апреля 1830 года.
12 апреля того же года Вяземский писал жене:
«Государь, встретясь однажды с Жуковским, кажется, у императрицы, сказал ему: Пушкин уехал в Москву. Зачем это?.. Жуковский ответил, что он не знает причины отъезда его. Государь: “Один сумасшедший уехал, другой сумасшедший приехал”».
Другим сумасшедшим был Вяземский. В Москву Пушкин уехал без спросу за месяц перед тем. История была свежая.
О полицейском надзоре Бенкендорф выразился так:
«Никогда никакой полиции не давалось распоряжение иметь за вами надзор».
Между тем тщательный полицейский надзор велся за Пушкиным с 1828 года по решению Государственного совета. Куда бы Пушкин ни ехал – отовсюду поступали соответствующие донесения. Бенкендорф их внимательно читал.
Надо отдать должное как Николаю, так и его голубому ангелу-хранителю – солгать человеку в лицо им ничего не стоило.
Пушкин этого понять не мог. Он не знал, что они говорят о нем между собой презрительно и менее всего расположены принимать от него советы. История с «Анчаром» насторожила его.
Но планов своих он не изменил. Он продолжал верить в благородное сердце государя и возможность – даже в таких условиях – вразумить людей.
Среди немногочисленных пушкинских стихотворений 1832 года есть подражание Данте:
И дале мы пошли – и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто.
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне, в сей казни что сокрыто?»
Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете».
Вряд ли стихи эти случайны, ибо Пушкин выбрал отнюдь не типичный для Данте сюжет.
В предыдущем году дел, напоминающих этот сюжет, у него было немало.
21 июля 1831 года он писал Нащокину в Москву:
«С Догановским не худо, брат, нам пуститься в разговоры или переговоры – ибо срок моему первому векселю приближается».
