делить на черные полоскитятя тятя жалобное их.
«Вдруг зеленеет зрение…»
Вдруг зеленеет зрение.
Вещи теряют вес.
Правила ударения
в дождь повторяет лес.
Кто и куда проник
зазеленевшим взглядом
можно узнать из книг.
Книги летают рядом.
«Как на серебряной пластинке…»
Как на серебряной пластинке
свет, зачерненная листва.
И птицы стали невидимки;
но слышен голос большинства.
Уже неясные творятся
дела. Вечерние цвета
смещаются туда-сюда
и привыкают не бояться.
«Дождик идет, редея…»
Дождик идет, редея.
В извести и золе
пасмурные деревья.
Осы навеселе.
Тишина неповинна,
что на нее пошла
ветхая мешковина,
вытертая кошма.
Чуть высветляя матовое,
чуть себя заборматывая,
слезы не бережет
воздуха шероховатого.
С ним попадешь в мешок.
«Поезда невнятное вещание…»
Поезда невнятное вещание.
Скорости последние известия.
Слышится какое-то прощание.
Тишина теряет равновесие.
Данное помимо расписания
и непроходящее движение
век не оборвет повествование,
если не узнает продолжения.
«Дождь подходит шагом, шагом…»
Дождь подходит шагом, шагом,
ропот все нетерпеливей,
замолчал – и сразу ливень
прыгает стеклянным шаром.
Или вдруг в траве по пояс,
при грохочущем огне
пронесется черный поезд
вдоль по белой простыне.
Деревья мы бабочки
Ходит, перепоясан
гулом, далекий гром.
И деревца всем классом
только что не бегом.
Угомоняясь под утро
и отряхнувшись разом,
встанут смиренномудро.
Вечно елова шуба,
зелень еще тениста.
Им в сердцевине шума
перебирать монисто
и осыпаться светом,
мелкой сиять листвой.
Срок их по всем приметам
долог еще лесной.
Только и разговора,
что облетят не скоро,
сколько бы ни летали
сколько бы ни шумели
ветхие их шинели
легкие их медали
___
мы и сами саами
деревянные сани
присылайте за нами
становясь деревами
жили яму копали
прирастали корнями
никуда не попали
просто жили и жили
обмирали со страху
ничего не решили
сколько б ни лепетаху
___
Бабочка в саду
глаз откроет карий.
Вспыхнет
