, едва не задев Равича. Он резко вытянул руку и схватил незнакомку за локоть. Та пошатнулась и неминуемо бы упала, не поддержи он ее. Но он держал крепко.
– Куда это вы? – спросил он, чуть помедлив.
Женщина смотрела на него в упор.
– Отпустите меня, – прошептала она.
Равич не ответил. И продолжал крепко удерживать незнакомку.
– Да отпустите же! Что это значит? – Она едва шевелила губами.
Равичу показалось, что она вообще его не видит. Женщина смотрела куда-то мимо и сквозь него, устремив глаза в непроглядную ночную темень. Он был всего лишь помехой у нее на пути, и именно так она к нему и обращалась.
– Да пустите же!
Он сразу определил: нет, не шлюха. И не пьяная. Он чуть ослабил хватку. Теперь женщина при желании легко могла освободиться, но она этого даже не заметила. Равич все еще ждал.
– Нет, без шуток, куда это вы среди ночи, одна, в такое время, в Париже? – повторил он свой вопрос как можно спокойнее, выпуская наконец ее руку.
Незнакомка молчала. Но и не уходила. Казалось, теперь, когда ее остановили, она уже не в силах сделать ни шагу.
Равич прислонился к парапету моста, ощутив под ладонями сырой, пористый камень.
– Уж не туда ли? – Он кивнул себе за спину, где, поблескивая тягучим свинцом, лениво и тяжело протискивалась под тень Альмского моста неостановимая Сена.
Женщина не отвечала.
– Рановато еще, – бросил Равич. – Рановато, да и холодно. Ноябрь как-никак.
Он достал сигареты и пошарил в кармане, нащупывая спички. Наконец нашел, понял на ощупь, что спичек в картонке осталось всего две штуки, и привычно ссутулился, укрывая пламя в ладонях, – от реки тянуло легким ветерком.
– Дайте и мне сигарету, – проронила незнакомка ровным, без выражения, голосом.
Равич поднял голову, потом показал ей пачку.
– Алжирские. Черный табак. Курево иностранного легиона. Вам, наверно, крепковаты будут. А других у меня нет.
Женщина качнула головой и взяла сигарету. Равич протянул ей горящую спичку. Курила она жадно, глубокими затяжками. Равич бросил спичку через парапет. Спичка прорезала тьму яркой падучей звездочкой и, коснувшись воды, погасла.
По мосту на малой скорости проползло такси. Шофер притормозил. Он посмотрел на них, подождал немного, потом резко газанул и покатил дальше по мокрой, лоснящейся, черной мостовой проспекта Георга Пятого.
Равич вдруг почувствовал, что устал до смерти. Весь день работал как проклятый, а потом никак заснуть не мог. Потому и вышел – захотелось чего-нибудь выпить. Но сейчас, в промозглой ночной мгле, усталость навалилась внезапно – будто ему мешок на голову набросили.
Он смотрел на незнакомку. Какого черта он ее остановил? Ясное дело, с ней что-то стряслось. Но ему-то что? Мало ли он женщин повидал, с которыми что-то стряслось, а уж среди ночи в Париже и подавно, и сейчас ему все это было безразлично, хотелось только одного – соснуть на пару часов.
– Шли бы вы домой, – сказал он. – В такое время – ну что вы на улице потеряли? Ничего хорошего, кроме неприятностей, вы тут не найдете.
И поднял воротник, твердо намереваясь уйти.
Женщина смотрела на него непонимающим взглядом.
– Домой? – переспросила она.
Равич пожал плечами:
– Ну да, домой, в свою квартиру или в гостиницу, куда угодно. Вы же не хотите заночевать в полиции?
– В гостиницу! О господи! – пробормотала женщина.
Равич обернулся. Еще одна неприкаянная душа, которой некуда податься, подумал он. Уж пора бы привыкнуть. Вечно одно и то же. Ночью они не знают, куда податься, а наутро, не успеешь глаза продрать, их уже и след простыл. Утром-то они прекрасно знают, куда им надо и что к чему. Старое, как мир, заурядное ночное отчаяние – накатывает вместе с темнотой и с ней же исчезает. Он выбросил окурок. Как будто сам он с лихвой всего этого не нахлебался.
– Пойдемте пропустим где-нибудь по рюмочке, – предложил он.
Это самое простое. Он расплатится и уйдет, а уж там пусть сама решает, как ей быть и что делать.
Женщина неуверенно двинулась вперед, но, споткнувшись, пошатнулась. Равич подхватил ее под руку.
– Устали? – спросил он.
– Не знаю. Пожалуй.
– До того устали, что не можете заснуть?
Она кивнула.
– Бывает. Пойдемте. Держитесь за меня.
Они
