провалиться сквозь землю.
– Кроме того, дуреха, я питаюсь по меню. И ем птицу только в четверг. А сегодня что? Среда. На, читай!
Из буфета извлекалось меню, о котором Еве ничего не было сказано, и острый палец скользил по строчкам: Среда. Обед: суп молочный с овсяными хлопьями. Шашлык по-карски из нежирной свинины. Картофель молодой в сметане…
Но и на этом выволочка не кончалась.
– Раз так, – скомандовала старуха, – покажи, как ты обращаешься с ножом и вилкой.
Усадив Еву за стол с запеченной курой, вручала серебряные приборы.
– Дичь можно руками? – заикалась Ева.
– Это ложь!
Старуха показательно отпиливала от курицы крохотные кусочки, подносила вилку ко рту, но ничего не ела.
Под присмотром на небольшой кусок грудки у Евы ушло полчаса.
Она кромсала мясо с медленной злостью.
Ее вежливая ярость доставляла старухе скучное наслаждение.
– И никогда не обгладывай птицу до косточки. Это неприлично. На кости должен оставаться небольшой слой мяса, который нельзя – категорически! – срезать ножом. Запомни, съеденные объедки унизительны. Никогда не доедай блюдо, дуреха. Нельзя позволять, чтобы пища тебя унижала, это крест на судьбе.
Ева даже плакала от бессильной злости: да, в Москве она пока смирилась с судьбой, да, но ей казалось, что ее смирение будет оценено по заслугам, что ее-то унижать как раз не посмеют.
Заметив, что Ева читает Блока, хозяйка рассказывала, как смешно и нелепо была увлечена поэтом.
– Впрочем, как все петербургские барышни из семей, где покупали стихи. Я была влюблена в него еще заочно. У меня над кроватью висел его фотопортрэт в паспарту. Там Александр был в чем-то военном. И глаза раненого ангела. Сейчас нет культурных кумиров, и трудно понять ажитацию такого поклонения до слез… очень грубое время. Моя подружка поэт Лилечка фон Целендорф ехала с юга в купе, куда ввалились дезертиры солдаты. Они не стали ее лапать, только, пардон, громко назло пердели, чтобы поранить слух буржуазки. Она вернулась в Москву, приняла ванну с цикламенами и застрелилась. Стреляла в сердце и в гробу смотрелась прекрасно…
Старуха замолчала. Она строго и прямо сидела в высоком кресле, полузакрыв глаза и откинувшись головой на спинку. Одна из морщин на ее лице шевелилась – там прятался рот. «Я с нею состарюсь», – отчаянно подумала Ева.
В китайском халате с золотыми драконами по синему атласу и восковыми руками в крупных желтых перстнях старуха походила на сложенный веер. И так неожиданно было видеть, как за тобой следят из-под век молодые живые глаза злого павлина.
– Но я вижу, милая, тебе это неинтересно… Лучше припомню о том, как я однажды убила одного человека.
– Вы убили?
– Да, я. Вот этой маленькой ручкой кокотки я выстрелила из пистолета прямо в сердце. Наповал. И этот человек была женщина… но тсс… больше
