пуританства. Если бы такая девочка оказалась на пляже без матери, он бы, пожалуй, рискнул на курортный роман, но мать на страже писаной крали разом меняла все дело. Кроме того, Павлов отдыхал с собственной дочерью, которая была ровесницей раскрасавицы. И Лилит – в пику матери – сделала все, чтобы с ней подружиться. Долговязая Лия была некрасивой неприятной девчонкой с такими же рыжими глазами, как у папаши, расположить дурнушку было непросто. Она завидовала красоте Лилит и ревновала к отцу. Но она не выносила одиночества, а в этом привилегированном местечке сверстников больше не оказалось. Лилит стала учить Лию играть в большой теннис, высмеяла отцовский флирт и тонко переключила ее ревность на собственную мать. Лидия Яковлевна не сразу раскусила поведение дочери, например, то, что в дружбе двух сверстниц нет и намека на должные отношения между вероятной падчерицей и будущей мачехой. Несколько раз они убегали вечерами из курортной скуки чиновников в компанию местных пляжных спасателей на лодочной станции. Пили густо-красную терпкую «Гамзу» из круглых бутылей, оплетенных полиэтиленовой сеткой. Грелись у костров волосатых хиппи на ночном берегу. Ели черный виноград, от которого синей смолой красились рты. В двух шагах от ноги шептал прибой, шуршал сырой галькой и пятился в черноту. Ноздри девушек щекотал больничный душок йода от водорослей. Быстро пьянея, Лия забывала ревность к чужой красоте и уже сама любовалась этой снежноголовой русалкой с перламутровыми очами. Ей и в голову не могло прийти, что неприступная Лилит может завидовать тому, как Лийка бесцеремонна со своим телом, как открыто, грубо, бесстыдно она подчиняется рукам мужчины и уходит вдвоем купаться нагишом в лунную воду. Каждая такая вылазка кончалась для Лилит скандалом с матерью.
В начале октября пошли дожди, и Павловы уехали. Обошлось без предложений руки и сердца. Для Лилит наступило лучшее время. Она одна плавала под теплым дождем. В ней уживались расчет и поэзия. Она воображала себя Европой на спине быка, отлитого вот из этой лазурной безумной пятнистой массы. В памяти бродили строчки из Лорки: «Пенные зубы, лазурные губы…» Мое море! Выходя из воды, она бежала под тент, где обтиралась сухой махровой простыней – их меняли три раза в день, шикарно! – и не уставала опять любоваться своим телом, вытирать любимые пальцы, полировать коленные чашечки, выпрастывать легкие волосы ведьмы из-под купальной шапочки. Тело было волнующим инструментом ее будущего, а она – хранительницей инструмента. Лидия Яковлевна шла вдоль пляжа навстречу дочери под зонтом и мрачно видела себя девчонкой с фотоаппаратом, в панамке, внучкой наркома на Балтийском взморье, там, у опечатанных сестрорецких дач в тридцать восьмом… дед оказался прав в том, что буржуазность переживет революцию.
После туманного Крыма Москва резко сверкала в глаза, как жидкая грязь в сиянии белых трубок неона. Лилит окончательно невзлюбила этот расхристанный город и поднимала жалюзи на своем высотном окне только ночью,
