Индийского океана, переваливают через Гималаи и в холодном тибетском воздухе выпадают дождями. А вот через Тянь-Шань и Куньлунь они уже не переходят. А здесь такое количество влаги, что растет огромный лес и большое количество травоядных животных, естественно. Но человеку там жить нельзя, потому что не из чего разжечь огонь. Ни одной сухой веточки. Каждая веточка, упавшая с дерева, немедленно загнивает. Кизяк – основное топливо для центральноазиатских кочевников – гниет тут же. И поэтому туда уходят охотники, с тем чтобы прожить пять-шесть дней, не разжигая огня. А потом уже возвращаются, греются, отдыхают, но жить там не могут. Туда китайцы так и не попали, вплоть до нашего времени.
Другая часть ся, убежавшие на север, образовали здесь первую кочевую династию хуннов. Китайцы опять же не смогли перебраться через пустыню Гоби иначе как путем организации легкой конницы, но это уже более позднее время. Именно пустыня спасла народы, жившие по соседству с Китаем, от истребления.
Какая здесь закономерность? – Да, она напрашивается сама по себе.
Этнос, оказывается, не будучи никак не связан с расой, связан с ландшафтом – через хозяйство, которое его кормит. То есть этнос – это понятие географическое. Вот то, что я доказывал постоянно, часто и буду доказывать, как говорил старик Рабле «от Сорбонны включительно до костра исключительно».[72] (Шум в зале. – Ред.) – А вы не смейтесь и не улыбайтесь, – это совсем не так легко и просто.
Вы знаете, что возможности счета у разных млекопитающих ограничены. Белка считает до двух, кошка считает до трех, собака до четырех, человек считает до трех тысяч. А мой оппонент (ввиду многочисленности оппонентов, ф.и.о. уточняется. – Ред.), который меня обвиняет в том, что я не прав, – он считает до двух. У него либо социальное, либо – биологическое и ничего третьего – не может быть! Ну, сами понимаете, что при этом доказывать, что этнос – явление третьего порядка, связанное с ландшафтными особенностями нашей планеты, – это надо возвысить его счетные возможности до уровня кошки. Не знаю, удастся ли мне это к концу жизни.
Теперь от этого сделаем переступ, ну, на сколько? – На пятьсот, на шестьсот лет.
Возьмем такой же срез в IV в. – тоже до нашей эры. Что за это время произошло?
За это время создалась и погибла великолепная культура греческих полисов (города-государства. – Ред.), которая дала начало всей нашей науке: философии, геометрии, математике, истории, географии, вообще всему, что мы знаем. К IV в. Греция, вспоминавшая только пережитый свой расцвет, стала добычей Александра Македонского[73] и его мало квалифицированных товарищей (я называю правильно, они назвались гетеры, то есть «товарищи» царя) и совершенно диких иллирийских солдат, с помощью которых он разгромил фиванское и афинское войско при Херонее (338 г. до н. э. – Ред.), разрушил Фивы и подчинил себе почти всю Грецию. Но были ли эти греки подобием ахейцев Агамемнона или Ахилла? Да ни в коей
Л. Н. Гумилев близко к тексту цитирует Панурга, персонажа французского писателя Франсуа Рабле (ок. 1494–1553) из романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Л. Н. Гумилев обобщил подвиги македонских царей. Грецию подчинил впервые Филипп (ок. 382–336 гг. до н. э.) – македонский царь и полководец. В 338 г. до н. э. при Херонее одержал победу над греческими городами-государствами и установил личное правление – гегемонию. Фивы разрушил в 335 г. до н. э. его сын Александр Македонский. –
