несть! И рабов, к заточению назначенных, отпущать на волю… Прочь из рабства!
А жена его Анна Петровна две тарелки на стол – бряк, две ложки – бряк.
– Куды мне по две? – хмыкнул Долгорукий. – Мне в Шлюшинской[2] тюрьме гостей не принимать… Клади по одной!
– А я что? – ответила жена. – Ты ложкой есть будешь, а я пясткой шти хлебать стану?
Старая княгиня поехала за мужем в казематы. Везли их, стариков, по слякоти, гладила она руку мужа:
– Суета сует, Василья Владимирыч! Помяни ты, что на кольце у царя Соломона вписано было: «И это пройдет…»
Анна Иоанновна подивилась смелости княгини.
– Во спесь-то где! – сказала, дыша злобой. – Ну, ништо ей, дуре старой… Привыкла небось пироги с изюмом жрать? Пущай же отныне в крепости посидит на мышиной корочке!
Так закончилась месть императрицы за кондиции.
Но Феофан Прокопович предостерег ее в ближайшее свидание:
– Гляди не остывай от злости, матушка! Рукава-то засучи повыше да крови людской не бойся… Вся церковь за тебя станет молиться. Избу ты поломала. А в щелях еще сидят сверчки да о конституциях посвистывают… Огнем их, матушка! Огнем выжигай, только един огонь все вычищает!
…
Умер Голицын, заточен Долгорукий… Теперь в России остался лишь один фельдмаршал – князь Ванька Трубецкой, трус, заика и пьяница, воевать совсем не умевший. К уроненным жезлам кинулись два претендента – Миних и принц Гессен-Гомбургский. Но только было нагнулся принц, как его грубо отпихнул Миних:
– Вам еще рановато, принц. А вот мне этот жезл кстати…
Миних стал фельдмаршалом, генерал-фельдцейхмейстером, обер-директором фортификаций, Военной коллегии президентом, полковником полка Кирасирского, кадетского корпуса аншефом. От почестей и чинов его разрывало, как и от проектов разных.
Остерман спать не мог от зависти (обдумывал уничтожение…)
Но Миних собаку главную дразнить не желал и быстро сошелся с графом Биреном; их дружбу подогревала обоюдная страсть к древним монетам. В «минцкабинете» Миниха граф Бирен обнаружил монеты, каких у него не было. Но зато они были в коллекции у Кристодемуса (врача и философа из Риги).
…Двор постепенно перебирался в Петербург.
Глава пятая
Родила царица в ночь, Не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, А неведому зверюшку.
Выло в трубах всю ночь, словно в Кремль забежали волки.
Не спали… Караулы были сдвоены. На лестницах – строены.
Анна Иоанновна надела под робу себе кирасу. Бронзовую.
Наступал момент – исторический.
Россия съежилась за окнами Кремля – застуженная. Обвытая метелями, занесенная снегами… Тишина над Москвой, тишина.
Анна Иоанновна выпила для храбрости большую чару вина.
– Зачнем? –
В разговорной речи XVIII века Шлиссельбург, город и крепость, назывались Шлюшином.
