«Не знаю, существует ли роковая предопределенность, но безусловно, существуют роковые судьбы; есть люди, которые предназначены для несчастья; но есть и те, что становятся добычей других, отданы в их руки подобно тому, как бросали рабов в клетку с тиграми. Почему?.. Не знаю. И почему эти, а не те? Тоже не знаю…»[74]. Борель пытается понять, как соотносится каждая отдельная человеческая судьба с общим замыслом сотворенного мира: «Если все предусмотрено Провидением, разве это касается только вселенной, человечества, но не конкретного человека? Для Провидения важно целое, но не частица?» Иногда людям добрым и достойным выпадает ужасная судьба из-за неожиданных обстоятельств, перед которыми добродетель бессильна. Бывает, что ошибки или даже преступления совершаются невольно, и можно ли наказанием уравнивать их со злонамеренными поступками? Если обстоятельства не позволили человеку выбирать и вынудили совершить преступление, справедливо ли судить этого невольного преступника так же сурово, как и злоумышленника? А осуждение невиновного? Разве не к этому сводится идея всеобщей и вечной ответственности человека за первородный грех прародителей? Или те законы, что от Бога, имеют обратную силу, а значит, они еще хуже человеческих? Человек надеется на предстоящую загробную жизнь, в которой он будет вознагражден за добродетель и страдания, так не лучше ли было бы, вместо предустановленного Творцом двойного существования, дать человеку одну, но более отрадную земную жизнь?
От обилия и сложности подобных «неразрешимых» и «возмущающих ум» вопросов может «помутиться разум», признается Борель, и тем не менее продолжает вопрошать, формулируя свои вопросы таким образом, что в них довольно прозрачно явлена полемика и с законами Июльской монархии, и с ревнителем религиозной ортодоксии Жозефом де Местром. Последний же в потоке его вопросов фактически адресован самому Творцу: почему люди обречены страдать? Может быть, человек создан специально для удовольствия некоего высшего существа, которое наслаждается созерцанием мук и воплями страдальцев? Приглашая читателя поразмыслить над всем сказанным, автор приступает к своей миссии «бедного рассказчика», которому предстоит поведать о «судьбе самой ужасной, какую только можно встретить» (с. 45).
Мотив предопределенности индивидуальной судьбы звучит и в устах героя. В самом начале предстоящего ему мученического пути, когда жертвой покушения вместо него оказывается Дебора, Патрик умоляет ее расстаться: «Боже мой! До каких пор я буду навлекать на твою голову несчастье за несчастьем! Я уже говорил тебе, что я проклят и обречен. Полюбив тебя, я своими руками повесил тебе на шею тяжелый камень, из-за которого ты будешь падать из пропасти в пропасть. Поверь мне, нам надо расстаться, пусть твоя судьба будет счастливой! Пусть только моя будет ужасной!» (с. 89).
Когда Дебора и Патрик, избежав опасности, которая угрожала им в Ирландии, встречаются уже в Париже, то и здесь
