головой – даже бровей и ресниц не росло. Левой рукой он опирался на посох, на верхушке которого болтался небольшой березовый туесок, пальцы правой постукивали камушками, собранными на тонкий ремешок подобно четкам. Облачен он был в толстую шерстяную накидку крупной вязки. Будь она надета на голое тело – ее можно было бы назвать власяницей, но на горле и в рукавах у Радши поблескивал тонкий шелк дорогой исподней рубахи.
– Зря, не зря, – склонив голову набок, пробормотал старик, – однако же сторожка не повредит… Откель бредешь, чего ищешь, мил человек?
– Олегом меня мать нарекла. Из Новгорода я, Радша, – потер тряпицу на запястье ведун. Примотанный к коже серебряный крест стремительно нагревался, показывая скрытую в старике немалую магическую силу. Похоже, мужики позвали взглянуть на странного гостя местного волхва. – Мир захотел посмотреть, себя показать. Вот и скитаюсь по свету. Где помочь кому надобно, помогаю. Где мне тяжело приходится – серебром за добро плачу.
– Не боишься серебро-то в руки брать? – крякнул волхв.
– Да вы что, за нежить болотную меня принимаете? – не выдержал Олег, дотянулся до косухи, дернул из кармана серебряный кистень, вытянул руку, сжимая его в кулаке: – А это тебе как?
– Сам вижу, не нежить, – спокойно ответил Радша и провел ладонью над туеском. Из множества щелей повалил сизый дым. Старик вытянул посох, окуривая гостя со всех сторон.
– Что у тебя там за отрава… – закашлялся Олег.
– Токмо полынь, да можжевельник, да слово Велесово, – покачал головой старик. – Не терпят их духи подлые да твари, Чернобогом придуманные. Вижу, заловил ты, мил человек, марьянок водяных, что в грудь забираются да душат смертного кого до муки, а кого и до смерти… Али еще какая ломота к тебе прицепилася.
Волхв отступил, дунул на туесок, и дымление тут же остановилось.
– Нельзя тебе, гость наш, с людьми ныне в одном доме жить. Марьянки, твари подлые, с человека на человека быстро бегают. Севар, твой двор?
– Мой, Радша, – выступил вперед один из мужиков. Как раз тот, что входил за Премыслом, в рубахе с мокрыми рукавами и короткой всклокоченной бородой.
– Баню свою истопи, в нее гостя покамест поселишь. Пока марьянок не изведем, со двора не выпускай. Завтра приду, посмотрю, каков будет.
– Так ведь вечер скоро, волхв!
– Сам вижу. Свечу жировую принесу отговоренную. Не сунется нынче нежить в баню, не боись.
– И-эх, – крякнул мужик и двинулся к дому. Хозяйка побежала следом, что-то тихо приговаривая.
Прочие деревенские наоборот, подступили ближе, с видимым изумлением рассматривая подвешенный на стальной тросик двухсотграммовый серебряный груз с множеством острых граней.
– Никак, всю казну свою в кистень перелил? – поинтересовался Премысл.
– Жизнь дороже… – отвернув голову, опять закашлялся ведун. – Коли нечисть на пути встретится, так саблей
