жить! – угрюмо повторил Подкидыш подсказку незримого духа. – Это Петрарка мне сказал.
Зажжённая сигарета выпала из пальцев Ардолионского. Он ошарашено уставился на парня. Затем как-то медленно, как во сне посмотрел по сторонам. Литконсулу вдруг казалось, что этот парень говорит не то, что думает, а то, что ему кто-то внушает или подсказывает. Но в кабинете было пусто, да и вообще – что за глупости в голову лезут. «Кто это может ему подсказывать? Парень просто-напросто верхушек нахватался…»
Взволнованно пройдясь по кабинету, Антигер Солодубыч спохватился и поднял окурок – ожесточённо раздавил в чёрной пепельнице. Затем какой-то справочник открыл, полистал, поплёвывая на пальцы.
– Да, – прошептал, – действительно, Петрарка. Ты что, читаешь много?
– Да как вам сказать? У деда на печке, как в библиотечке…
Миролюбиво разговаривая с гостем, Ардолионский – ничуть не хуже Цезаря – продолжал читать «берестяную грамоту», мимоходом чиркал зажигалкой, чтобы прикурить, чиркал авторучкой, чтобы исправить ошибку или строку погубить. Но самое главное – он как бы между прочим время от времени брал топор, висящий на дымном облаке. Заточенное лезвие, как молния, взлетало над головой – только клочки летели по закоулочкам, будто белые голуби с той голубятни, которая осталась в далёкой родной деревне.
Незримый дух раза три шептал на ухо Подкидышу: уходи, мол, тут нечего делать, но парень уже закусил удила – характер начал выказывать. И тогда Незрима отступился: «Делай, как знаешь, только уже без меня!» И результат получился печальный. В правой горсти зажимая бедное своё, «изрубленное» сердце, а в левой унося то, что уцелело после топора безжалостного косматого чёрта, Подкидыш куда-то поплёлся по каменным джунглям, уже накаляющимся – ни облачка в тот день на небесах.
Стольноград уже мало радовал – давил и унижал своим величием, гордым равнодушием вековых камней, толкотнёй, трескотнёй. Теряя уверенность в этой сумасшедшей круговерти, Ивашка довольно скоро притомился. И главная усталость была не в теле – душа изматывалась. Перед глазами рябило от пёстрого мелькания, от суеты. А кроме этого – сказывалось полное отсутствие природы, если не брать во внимание хилые садочки за железными оградами, клумбы с картинными цветами, словно из бумаги или из бархатных цветистых тряпочек, на которые никакая пчела не позарится – нету медовой пыльцы, только пыль придорожная.
Однако же характер есть характер – не переделаешь. Настырно шагая по нагретым камням, он остановился возле небольшого, импозантного дворца, перед которым серебряно журчал и отфыркивался фонтан, украшеный голыми девицами, закаменевшими, правда, но всё равно смущающими провинциала. Он достал бумажку с адресом. Этот адрес пареньку любезно предоставил Ардолионский: сходите туда, сказал, загадочно улыбаясь, там любят юных гениев.
Потоптавшись у фонтана, Подкидыш покосился на голые фигуры. «Тот, который бреет уши, всех одеть готов. А эти стоят хоть бы хны!»
Издательство,
