моих предков. Я должен быть там, потому что воюет моя страна. И мои дети тоже должны быть там». И это был его основной мотив. Кстати, я убежден, что все, кто тогда уезжал, вот как они жили здесь, так они жили и там. Ну, за исключением несколько иных жизненных условий. Кто тут был серым, приспособленцем, делал то, что хотела партия и правительство, приезжая в Израиль, делал то, что хотело уже теперь другое правительство. Чего ждали там от него, то он там и делал. Они продавали себя здесь, они так же стали продавать себя там. Кто бездельничал здесь и снимал в четыре года одну картину, а остальное время сидел в Доме кино и лясы точил, тот так же существовал и там. Кто качал права, требовал справедливости здесь, тот же Миша Калик, который был нелюбим за это властями – а какие власти любят, когда ты качаешь права, таких властей нет, будь то хоть в Америке, – он будет делать то же самое везде.
Как только Калик приехал в Израиль, он стал и там качать права. С правительством, министерством культуры. Он требовал создания настоящей студии – тогда в Израиле не было серьезного кинематографа. Он надоел всем. Его не любят официальные власти. Как не любили здесь, так же не любят и там. И он так же не стал ни к чему приспосабливаться, ни к чему, считая, что главное – независимость. И был прав. Не наверное, а наверняка прав.
Много лет спустя, в восемьдесят четвертом году, я приехал в Западный Берлин, где у меня был органный концерт с немецким органистом. И встретил там нашего общего приятеля, Игоря Кардонского. Он жил там как эмигрант. А эмигрантам там было очень хорошо. Ему дали двухкомнатную квартиру. Он получал какие-то деньги, вполне солидные, чтобы существовать спокойно, ездить в Париж. Один раз в году, но ездить. И вот он мне говорит:
– Хочешь позвонить Мише Калику в Иерусалим?
– Да, конечно, да, но… – Денег у меня не было, и я смутился.
– Давай, пошли в другую комнату, позвоним.
Набираем номер. Подходит Сусанна, жена Миши:
– Ой, Мика?! – То да се.
– А где Миша?
– А Миша у бассейна.
– Позови его, а мы вам перезвоним.
– Да не надо перезванивать, – говорит Игорь.
– Слушай, у тебя тут набежит. Я же за твои деньги волнуюсь. Телефон-то твой.
– Да не думай ты об этом.
Как не думать, он небогатый человек, я это знаю.
Ну а потом подошел Миша.
– Ура, ура, ура!
Наговорили сорок минут. А когда закончили, я спрашиваю Игоря:
– Ты что, обалдел?
– Да нет, тут наши ребята-евреи нашли способ, как обходить компьютер. Мы звоним бесплатно, и счет нам не приходит.
– Ну, – говорю я, – как вы совками были, так ими и остались.
С Мишей мы разговаривали впервые через тринадцать лет полного молчания. Ося, его сын, уже служил в армии. Мой сын, Карен, заканчивал Рязанское военное училище и через несколько
