уже вечное наказание преступной страстью! Вечные изгнанницы, мне вас жалко… Но, с другой стороны: чего стоит без них, уважаемые… чего стόит весь, без них, весь этот остальной мир?.. да это же, это же смешно! это как экзерсис и экзорцизм, как бухгалтер и бюстгальтер, как хула-хуп и эскулап! дистанция, я бы сказал (как уже сказали!)… Вы знаете, чем отличается конспирация от конституции? Не знаете! Пощекочите, пощекочите его, Роман Виссарионович, пушистым пёрышком по губам, по вздрагивающим во сне ресничкам на белом, как сказано, при Луне, как Луна, личике… Двумя согласными и одной гласной! И всё! А вы уже строите у себя там, в голове, всякие тезы, простите, и антитезы!
Ах, эта ромашка, из ромашек ромашка! Конечно же, она, одна, единственная продевает ниточку в игольное ушко, и только одна, она, целится, полуоткрыв влажные губки; все остальные не продевают, не целятся и губы у них не влажные! Нет, Роман Виссаринович, не только изощрённые фантазёры придумывают неповторимых своих Лаур, Беатриче, Изольд, Дульсиней и Лолит, если хотите, и, если хотите, Марфинек; простому гражданину тоже свойственно… свойственно мечтать; и как! он в своих снах, воодушевлённый, воспламенённый и возбуждённый чрезмерным, как уже сказано, накоплением семени и положением тела, известной своей частью упёршегося в непреодолимую преграду матраца… Пощекочите и откройте свои глаза, посмотрите на мир честно, господин адвокат, Вы видите? Да он же счастливчик! Вполне! С ней, на ней, за ней, за ним, на нём… о-о-о! и так! и так, и, даже так! да, как хотите! да, матрац мешает, да, господин защитник человеческих прав, прав человека, прав человека на свободу, как уже было сказано американским писателем Штата Нью-Йорк, да! с тех пор, как небезызвестные всем светила наук рассказали нам как заглядывать в чужие сны, да что там в сны… скоро, уже скоро мы проникнем, проникнем в сокровенное, и ничего не останется тайным! Вот это будет прозрачность! И ничего плохого я в этом не вижу! Меньше выскочек и, как поют в песне: «…вместе, дружно шагом марш!», а Вы говорите, они говорят – нелегальность, «уличён в основной нелегальности».
Пощекочите, пощекочите его, Роман Виссарионович, пушистым пёрышком.
Цинциннат открыл глаза.
Роман Виссарионович перестарался.
– Перестарались, дорогой, перестарались!
– Ну что ж… – какой-то из Цинциннатов ещё тянулся туда: «добренькая… маленькая… вещь… облегчение… такое», но второй резко оборвал его; было понятно, что их застукали… кому приятно, когда его застукали? – Призраки, привидения, оборотни! «Марфинька, сделай необычайное усилие и пойми…». Конечно, я хотел бы ещё… Марфинька, ты жила, как правильно заметил за тобой автор, в мире, который сама себе пекла и, сама себе, при этом, будто повариха из сказки, напевала… напевала словечки из поваренной книги.
Марфинька была утончённой и обходительной, но, как все Марфиньки, решительной, беспощадной и даже коварной и, как у всех Марфинек, муж у неё был в подчинении, и, как для всех Марфинек, для неё много значили разговоры, особенно если они переходили в молву.
