Сегодня мы занимались только подготовкой. Работа несложная.
Он простился с ней на манер морского офицера, небрежно поднеся палец к виску. Потом резко захлопнул дверь, и голоса бригады постепенно растаяли за грязным окном; в школе воцарилась такая тишина, что еще немного, и можно было бы услышать, как кашляет Элвира Льюис, девочка, сидевшая за первой партой и скончавшаяся от чахотки пятьдесят шесть лет тому назад. Тина огляделась. В свете газовой горелки бродили какие-то неведомые тени. Да, работа несложная, подумала Тина. Сколько же детей научились здесь читать и писать? И все это будет разрушено в один день, грустно вздохнула она.
Она вернулась к столу и убедилась в том, что рабочий был совершенно прав: классная комната была настоящим морозильником. И дневной свет уже совсем померк. Она поставила лампу на учительский стол и вспомнила о пиратских сокровищах. Только представь себе, ведь они могли снести школу со спрятанными в ней алмазами, подумала Тина. Осторожно развязала шнурок и подняла крышку: алмазы оказались тетрадками голубого или светло-зеленого цвета (в полутьме было не разглядеть), со словом «Тетрадь» на обложке, набранным черным типографским шрифтом. Детские тетради. Две, три, всего четыре. А все-таки жаль, что не алмазы, вздохнула она. И вдруг, как это с ней бывало уже не раз, почувствовала резкий точечный укол в грудь.
Она открыла одну из тетрадей, и ее внимание сразу привлек аккуратный, четкий, разборчивый почерк, которым были заполнены сверху донизу все страницы тетрадок. И в каждой – какая-то иллюстрация. В первой – мужское лицо. Тина не могла этого знать, но это был автопортрет, который Ориол сделал перед зеркалом в школьном туалете. Мужчина с печальным взглядом. Во второй тетради – дом с надписью внизу: «Дом Грават». В третьей, ну-ка… похоже, церковь. Ну да, торенская церковь Сант-Пере. И пес, похожий на спрингер-спаниеля, с самым меланхоличным взглядом, какой только Тине доводилось видеть в своей жизни; возможно, его звали Ахилл. А в последней тетради – набросок женского лица, многократно измененный и исправленный, но так и оставшийся незаконченным: не хватало губ, а глаза были пустыми, как на мраморных кладбищенских статуях, которыми торговал в своей мастерской Серральяк. Она села на стул и вдруг осознала, что из-за холода ее дыхание превращается в густое облако пара, которое словно пытается утаить от всех ее находку, эти четыре тетради. Где же она слышала это имя? И ведь совсем недавно. Да, его явно где-то упоминали совсем недавно.
Тина Брос с интересом и любопытством принялась за чтение, даже не догадываясь, что ее ждет впереди. Она начала читать с первой страницы, с обращения: Дорогая моя доченька, я не знаю, как тебя зовут, но знаю, что ты существуешь, потому что видел твою ручку, маленькую и нежную. Мне бы хотелось, чтобы, когда ты вырастешь, кто-нибудь передал тебе эти строки, потому что я хочу, чтобы ты их прочла… Меня очень пугает то, что люди могут тебе рассказать обо мне, особенно твоя мать…
В половине девятого свет газовой лампы начал мигать, возвещая о том, что скоро потухнет, и только тогда Тина вскинула голову, словно возвращаясь из другого мира. Она совершенно продрогла: да, было в высшей степени неблагоразумно остаться
