в кресла, и Жорди закурил трубку. Никто ничего не сказал, но молчание не было неловким. Такая своеобразная мрачная форма прощания, ибо похоже, ты больше уже не вернешься в родной дом, это в том случае, если мы с твоим отцом по-прежнему будем жить вместе. Жорди уже почти докурил свою трубку, когда Тина почувствовала знакомый укол: три дня без боли, и вот надо же, именно сейчас. Она отряхнулась от черного облака своей памяти, встала и вышла из комнаты. Уже из кабинета услышала, как Жорди говорит сыну заточив себя в монастырь, ты лишишь себя богатства культурного разнообразия, которое с каждым днем становится все более осязаемым. Арнау что-то ответил так тихо, что Тина не расслышала. Ах, Жорди, ну что за зануда, даже не знает, что сказать сыну. Впрочем, как и я. Я могла бы сказать если ты уйдешь в Монтсеррат, то не встретишь женщину, которая могла бы полюбить тебя глубоко и сильно. А я умру от горя. Но этого говорить нельзя. Тина вернулась в гостиную с пакетом в руках:
– Это тебе.
Она протянула пакет Арнау; юноша этого не ожидал. Он развернул пакет с тем же любопытством, с каким на него смотрел Жорди, который тоже пребывал в неведении относительно его содержимого. Это был альбом с лучшими фотографиями, которые Тина снимала на протяжении двадцати лет, с первого зевка маленького ротика в роддоме (ах, какая же это гордость – стать матерью и отвечать за жизнь человеческого существа) до прошлого лета, когда он вернулся, загорелый и повзрослевший, из трудового лагеря французской НПО, действовавшей на территории Боснии. Он стоял рядом с Жорди, улыбавшимся в объектив камеры и к тому времени уже точно спутавшимся с неизвестной ей женщиной, потому что Реном уже тогда видела его в Лериде, в то время как он должен был находиться совсем в другом месте.
Арнау долго и внимательно рассматривал фотографии. Тина была уверена, что сумела растрогать его, но юноша не желает этого демонстрировать. Она заметила, что он быстро перевернул страницу со своей фотографией, сделанной в девятнадцать лет, где он был запечатлен на фоне елей и горных вершин, со взглядом, устремленным в далекие грезы, что за красавчик мой сын, а ведь это я его родила. Снимок, которым можно гордиться; сын, который выбивает почву из-под ног.
Спать пошли очень поздно, словно не желая, чтобы эти минуты тишины, пока они еще все вместе, заканчивались. Следует признать, что Жорди держался весьма неплохо и не устраивал никаких сцен; видимо, сдерживал эмоции до того момента, когда они останутся вдвоем. Поэтому Тина предпочла не отправляться в постель одновременно с мужем.
– Я разбужу вас утром, – сказал Арнау, заводя будильник.
– Не понимаю, почему ты должен ехать так рано.
– Спокойной ночи, Арнау.
– Спокойной ночи, папа. – Прежде чем закрыть дверь своей комнаты, он нежно поцеловал мать. – Спасибо за фотографии, – сказал он, – они меня очень порадовали.
Войдя в спальню, Арнау сел на край кровати. Машинально стал поглаживать Юрия, устроившегося посредине матраса. Кот жалобно
