чёрта тебе эта консервная банка? Своих дел невпроворот, – сказал Федя, когда Бахыт прыгнул на проезжающий мимо автокар и укатил в недра завода.
– Нереализованная мечта юности! – хлопнул по капоту директор. – Покопаюсь… Тем более в такой оригинальной конструкции. А потом, разобьется наш физкультурник на ней при первой же скоростной нагрузке. А он, как-никак, зять Бахтубекова.
– А-а, – понимающе протянул Федя. – Кто же этот шедевр лепил?
– А кто их на вашем заводе лепил в своё время? Митрич!
– А что, техничный мужик. С искрой!
– Был! Спился! В этом шедевре его только на дизайн и хватило.
Что правда, то правда – дизайн был. Конечно, в одном боку самоделки ребрилась вмятина, а бампер вообще отсутствовал, но это было как-то мало заметно. Каким-то чудным образом даже дефекты гармонировали с летящими линиями автомобиля.
– Похоже, что болты плохо затянуты, – продолжал Аполлон. – Слышал, как дребезжало, когда мы сюда ехали?
– Не-а.
– Ну, ясно. Не до того было. О! Меня наши старейшины зовут акт подписывать. Ты, пока люди не разбежались, напомни им, что сегодня в клубе диспут. Там, кстати, и пощупаем их демократическую мышцу.
Федя направился к группе людей, складывающих заводские пожарные принадлежности, и вдруг чуть было не сшиб Смирнова. Только что не подняв ногу, тот брызгал на угол Дома культуры.
– Смирнов, тут же люди! – попробовал урезонить поэта гений.
– Где? Не вижу! – мрачно повёл очами действительный член Союза писателей. – Ты проходи-проходи, вундеркинд! Всё течёт – всё из меня!..
Цирк! Цирк! Цирк!
Вечером был диспут на тему «Свобода – право свободного выбора и личная ответственность!».
С большим трудом нашим героям удалось разрушить сразу заработавшую механику атмосферы собрания, но дальше этого дело не пошло. Практически у всех демократия была защёлкнута на мёртвые заржавелые предохранители. Одна молодёжь, по стечению обстоятельств немногочисленная, пыталась о чём-то кричать, но её забивали слишком зрелые безапелляционные голоса. Были даже такие, которые призывали к палочному счастью…
– Сильной руки на вас нет! – кричали они. – По струночке бы ходили!
– Ноль в ноль! – отвечала молодёжь.
Театр поэзии во главе с Ким тоже сидел в зале, но молчал всем своим составом.
– Эти только при шестидесяти процентах зашевелятся, – с досадой говорил Аполлон Феде, на что тот лишь лихорадочно отвечал:
– Но зато как!..
И как бы в подтверждение слов гения на сцену поднялся Розенцвайг.
– Подождите кричать, – сказал он в микрофон и поднял руку. – Уже бог знает когда умные люди на Востоке поняли, что всякое насилие противно природе. Так?
Театр поэзии согласно закивал.
– На каком Востоке? На среднем, дальнем или том, что поближе? – раздался из зала ядовитый выкрик
