о котором я уже рассказывал, а мне рассказывала мама: о размерах, и о том, какой вкусный, и как все объелись, и Соня, и Яша, и опухли, особенно дети.
– Его привез директор кондитерской фабрики, – каждый раз отвечала мама. И я представлял, как он входит, с мешком, точно как Дедушка Мороз, и достает оттуда вот такую коробку шоколадного цвета и ставит на стол…
Нет, такой легендарный торт не мог быть обычным подарком, – это как медаль, как орден. Сам директор кондитерской фабрики!
– А еще привезет? – каждый раз хотелось спросить мне, но я знал – «утерянные ордена замене не подлежат». А скушанные – тем паче.
Из послесловия
О том, как было на самом деле, – об эвакуации, о подвигах и наградах, – я узнал совсем недавно, сводя воедино, сшивая, как лоскутки, документы и фотографии, мемуары, обнаруженные в интернете, и то отрывочное, что слышал от Сони, от мамы. И то, что, казалось, забыл, и вдруг вспомнил дядя Саша. А вот Яша об эвакуации не рассказывал. Не хотел, или я не просил…
«Антрацит. Саратов. Наконец, Чкалов. Я приехала в гипсе, со сломанной рукой, – вспоминала мама, – выскочила из вагона во время бомбежки. Рука под гипсом чесалась. Все говорили: хорошо, заживает. А в Саратове сняли – вши, сплошь. И срослось не так, пришлось ломать…»
«Яша ехать с нами не мог – эвакуировал военные заводы – и мы друг друга потеряли. – вспоминала Соня. – Я работала на мельнице, грузила мешки с мукой. Мы уже и не ждали, не чаяли. И вот он нас нашел. И жизнь сразу пошла по-другому».
«Живая рыба»
Не зайти в «Живую рыбу», проходя мимо? Не постоять у темного бокового стекла большой кафельной ванны, дожидаясь, когда из глубины тебе навстречу выплывет может быть даже акула? Без этого и прогулка – не прогулка. И Яша обещал.
В этот раз дедушка останется у входа. «Микропорка впитывает запах». А я зайду. Я войду, осторожно ступая по вечно мокрому с прилипшей чешуей полу, отдающему сыростью, и, не взирая на очередь, протиснусь к бассейну. Детям – можно. Ведь я не стоять, я только посмотреть. «Дайте ребенку посмотреть, – говорит Соня, когда мы заходим вместе. И очередь, недоверчиво осматривая даму, пускает меня к стеклу. Я прилипаю, а бабушка, не приближаясь, следит, чтобы Рая меня не забрызгала. И Рая понимает. Ляпает меньше. А может, между прочим, и – больше, и с головы до ног. И кинуть на весы рыбу так, чтобы рыба, очнувшись, сама ляпала. И не давалась этой нахалке, этой «не хочу при детях». «Она хочет выбрать! Она, видите ли, потому и выстояла за живой!» Как вам это нравится? Я, кажется, продавец, а не рыбак!.. Нет! – это ей большая, а эта ей маленькая, и то – не то, и это ей не подходит. – На! Рыбалка! – Лови сама! – швыряет ей сачок Райка. И хочет повернуться и уйти в подсобку, бросив всё, всю очередь на произвол судьбы. Очередь, конечно, на стороне оскорбленной. «Из чего выбирать? Из моей? Из вашей? А что нам? Останки? – Иди, не задерживай!»
Тетя Рая –
