летучая мышь. Олег выскочил на лестничную клетку и заржал. Я перевел дух.
– Здравствуй, – говорю, – ветром тебя принесло странным, но вовремя, – потом обнял ее и поволок в спальню. Даже не помню, поцеловал или нет, а она и не сопротивлялась. Так я и не понял, зачем она приходила. Совсем, в общем, одурел. Одурел.
Друзья звали на митинг. Я довольно сносно прожил последние десять лет. Но вдруг понял, что если не пойду на митинг, то никогда не узнаю атмосферу, именно атмосферу, которая там царила. Потом позвонила Леля и тоже позвала на митинг, и я понял, что никуда не пойду. Тем более что в понедельник меня послали в Ухту, в командировку.
Что мне в Ухте делать? Герман Иосифович смеется:
– У нашего нефтяного спонсора праздник, День космонавтики, надо сделать репортаж.
– Какая связь между Гагариным и нефтью?
– Они там тяжелую нефть добывают, топливо для ракет. Напишешь хорошее, пофоткаешь.
– Я же фотоаппарат первый раз в жизни вижу.
– А у меня нет денег на фотографа.
Стою во «Внуково» у трапа, жду, когда толпа в салон войдет. Опять Леля:
– Ты где, Игорек?
– Не знаю, – отвечаю, – между небом и землей. У католиков это называется чистилище. В Ухту лечу писать про космос.
– Я тебя встречу. Какой обратный рейс?
– 4964.
Господи, какое у Лели роскошное тело. Каждый сантиметр его жил сам по себе, и только какая-то незримая сеточка соединяла их в единое целое. При ходьбе ли, в сидячем положении или просто в прыжке, в полете каждый кусочек тела Лели вопил о свободе и счастье.
Зачем я летел в Ухту? Что меня с ней связывало кроме работы? Город среди болот сиял единым пятном, и посередине, или, точнее, немного в стороне, проплывала река Ухта, неся свои нефтяные воды в Северный Ледовитый океан.
Меня куда-то возили, кормили, я записывал на диктофон, фотографировал зеркалкой, которую мне дал Герман Иосифович, потом мы даже выпили в ресторане и мне предложили какую-то восемнадцатилетнюю девочку, с которой я всю ночь просидел в гостиничном номере, чтобы не обидеть хозяев.
У Нинель сын Ваня мечтал стать нефтяником. Все бредил, что приедет в Дрезден, а у него из карманов евро выпадают. Позвонит в дверь отцовского домика с лужайкой в одну сотку, позвонит второй раз, прижмет кнопку звонка до боли, чтобы ноготь посинел, чтобы отец выскочил на крыльцо, как есть, в семейных трусах, чтобы у него параллельные складки на лбу вспухли. И вот когда отец, в мурашках от октябрьской прохлады, спросит:
– Кто там?
– Это я, папа, сын твой, здравствуй. Я приехал. Я тебя люблю. Я нефтяник, – ответит Ваня.
Вышел из аэропорта. Леля стоит в сиреневом плаще и улыбается мне. Из-за темных очков, в которых она была, узнал не сразу. Живота все нет. Пошли на стоянку. Папа починил БМВ. В салоне Леля не курит. После полета очень хочется курить, я достал одну папиросу и мну ее в руках. Наконец не выдерживаю и открываю форточку, пускаю дым. Леля молчит.
Утром следующего
