href="#n35" type="note">[35] и все такое. Верите ли, он продает исключительно картины художников, чьи фамилии начинаются на «К».
– Я восхищаюсь Кокошкой, – сказал Исаак, и Олив почувствовала, как ее отец включил внимание.
– Герр Кокошка нарисовал голубые ели в венском детском саду, куда ходила Олив, – уточнила Сара. – Мистер Роблес, у вас великолепный английский.
– Спасибо, сеньора. Я выучил его самостоятельно. У меня есть английские приятели в Малаге, а еще я практикуюсь с Терезой.
– Вы рисуете или только делаете оттиски? – спросил Гарольд.
Роблес помедлил с ответом.
– Немного рисую, сеньор.
– Покажите мне как-нибудь свои работы.
Обычно люди, заявлявшие, что они рисуют, вызывали у Гарольда аллергию. Стоило начинающему художнику узнать, с кем он имеет дело, как он сразу начинал себя вести неадекватно. Или впадал в агрессию, как будто Гарольд утаивал от него нечто такое, на что он мог претендовать, или демонстрировал напускное смирение, которое не могло никого ввести в заблуждение. И вдруг герр Шлосс сам просит молодого человека показать ему свои работы! Олив не раз наблюдала реакцию отца, когда какая-то картина привлекала его внимание: он вцеплялся зубами, обхаживал, льстил, по-отцовски наставлял или становился на дружескую ногу – все что угодно, лишь бы оказаться первым, кто откроет миру нового гения. Удовольствия это не доставляло.
– Мои работы вас не заинтересуют, сеньор, – улыбнулся Исаак.
Гарольд поднял кувшин и налил себе стакан воды.
– Уж позвольте об этом судить мне.
Исаак посерьезнел.
– Если получится, я вам покажу.
– Если получится?
У Олив пробежали мурашки по коже.
– Свободное от преподавания время я провожу в рабочем союзе Малаги. Я их учу читать и писать.
Последовала пауза.
– Ваш отец знает, что вы «красный»? – спросила Сара.
Он снова улыбнулся.
– Сеньора, мне двадцать шесть. Я поступаю так, как считаю нужным. Я поддерживаю рабочие забастовки. Я ездил в Астурию помогать шахтерам. Но я не «красный».
– Жаль. Это было бы очень даже любопытно.
Олив сидела, подложив под себя руки, и смотрела на мать. Вся Сарина жизнь зависела от послушания рабочих, поддерживавших процветающий семейный бизнес, связанный с продажей специй и приправ. Ее независимость зиждилась на трудах ее прадеда, который начинал с торговли апельсинами в Ковент-Гардене, а закончил крупным промышленником и членом палаты лордов. Эти деньги обеспечили их путешествия, и квартиру на Керзон-стрит, и коттедж в Сассексе, и дом на Рингштрассе, и платья от Скиапарелли. Бизнес Гарольда был вполне успешен, но именно Сарино наследство предопределило их судьбу.
– Ты та, какая есть, благодаря людям, до которых ты никогда не снизойдешь, – кричал на нее Гарольд однажды, когда она не вернулась домой после вечеринки и ему пришлось звонить в полицию. В ответ Сара, пролежавшая до утра в отключке
