разбиты, и тысячи пацанов никогда не попадут домой. А что Пугачёв предатель, я знаю точно – немецкий полковник всё рассказал про Пугачёва, и он не врал. Тот передал такие секретные сведения, про которые немецкое командование не могло знать. Да что там немцы, многие наши полковники и генералы не знали – круг допущенных до этих сведений был совсем невелик. Я, как командир бригады РГК, был допущен до этих секретов. А теперь, после сдачи в плен начальника разведотдела одиннадцатого мехкорпуса, о них знают и немцы. Вот и делай выводы, лейтенант!
После этих слов лицо Костина как-то погрустнело, глаза, обычно задорные, сияющие молодецкой удалью, стали пустыми. Одним словом, у парня рушилось представление о светлом и чистом. Тот, которого он считал примером для себя, путеводной звездой к счастливому коммунистическому завтра, оказался предателем, а сидящий перед ним человек, которого по всей 10-й армии считали «мясником», ненавидящим любое проявление человечности, тупым солдафоном и прочее, прочее, оказался настоящим человеком – несгибаемым, мужественным и умным. По крайней мере, умнее немецких генералов, которых он разбивал одного за другим.
Посчитав, что лейтенанту надо время, чтобы прийти в себя, я не стал приказывать немедленно бежать и арестовывать предателей, допущенных Костиным в наши ряды. Вместо этого я опять принялся давать цэу Шерхану и Якуту. Основной упор делал на том, что конвоиры должны выглядеть полными чмо, которых не обманет и не убежит от них только ленивый. Шерхан не упустил свой шанс получить от сложившейся ситуации хоть какое-то удовольствие для своего организма, он предложил:
– Юрий Филиппович, может быть, нам в процессе конвоирования где-нибудь присесть, чтобы перекусить, ну и бутылочку достать. Если сразу не побегут, то мы с Якутом можем и песни начать петь. Тогда уж точно побегут, недоноски фашистские!
– Ну что же, здравая мысль. Ты, Наиль, тогда, перед тем как пойдёте на задание, зайди к старшине Мякину, возьми у него нужные для операции продукты, при этом сошлись на мой приказ о выдаче тебе двух порций сухого пайка и бутылки сливовицы, их больше сотни конфисковали на этом хуторе.
– Так точно, товарищ генерал, передам ваш приказ!
При этом глаза Шерхана удовлетворённо заблестели, а язык непроизвольно лизнул верхнюю губу. Но я тут же сбавил его гастрономический восторг, произнеся:
– Но сливовица пойдёт в счет вашего с Якутом водочного довольствия. Понял, Наиль? Так что губы не раскатывай на халявную выпивку.
Чтобы это указание не нарушило душевного равновесия моего водителя, а если более ёмко сказать, боевого брата, я добавил:
– Но ты не расстраивайся, полученный сухой паёк не будет учитываться при выдаче продуктового довольствия.
Не глядя больше на Шерхана, я всё внимание сосредоточил на Якуте – начал объяснять необходимость участия снайпера в этом задании. Зная крайнюю обязательность нашего «зоркого сокола» (так я иногда называл Якута ещё с Финской войны), доводил поручение лично до него, так
