и снести и барьеры, поставленные неведомыми шутниками, и самих невидимых любителей посмеяться.
– Но-но! – раздался в зале громовой голос. – Не шали, малец! Сейчас ведь университет порушишь!
От стен, прямо из мерцающих струй, соткались две огромные фигуры – Тротт с трудом видел их через потоки, с ревом крутящиеся вокруг. Фигуры то расплывались, то становились четче, но черты лиц были ему знакомы. Вот какие вы, хранители старого университета, герои легенд и студенческих страшилок.
Макс опустился на землю, присел, приложил ладони к полу и медленно, с трудом стал выкачивать чудовищный вихрь в землю. Зал мелко затрясся, а фигуры подошли ближе, сели, скрестив ноги, и не без удовольствия наблюдали за инляндцем. И болтали, несмотря на то что подпрыгивали вместе с дрожью земли.
– Силен, да, Арик? А хлюпиком был каким, аж гордость берет! Наш воспитанник-та!
– Так, – сказал Тротт раздраженно – ладони горели, остатки созданного им урагана таяли призрачной пылью, невольно прихваченная сила игриво колола тело, – кто вы такие, я уже понял. Что нужно?
– Пугнуть тебя хотели, – с ехидцей ответил Аристарх, камен из коридора первого этажа. – Очень уж ты, малец, злобный.
– Обженить его надо, мигом подобреет, – буркнул второй и вдруг поменял форму, став похож на Мартина – только огромного, светящегося, и Мартиновым же голосом добавил: – Эта он сублимируеть так.
– А может, прикопать тут? – спросила мерцающая леди Виктория, повела плечом и подмигнула Тротту. – Никто и не найдет.
Макс выдохнул, отметил про себя, что в кабинете Алекса больше встречаться не следует. В голове зашумело. Он не переносил нелепые ситуации.
– А злится-то как, поглядь, – ехидно сказал псевдо-Мартин и погрозил Максу пальцем. – Ты вот что, малец, охолонь-ка. Поговорим. Пошто девчонку опять обидел? Она вон какая маленькая да худенькая! Ты хоть погляди, какая она хорошенькая, чисто козочка! И добрая!
– Нежить, – сухо сказал Макс, мысленно прокляв уже и свою доброту, и Алекса, и профессора Николаева, сладко спящего у себя в кабинете, – одинаково жрет и маленьких, и больших. От неправильной волшбы гибнут и хорошенькие, и некрасивые. Если ей руки оторвет, то доброта не спасет. Вы здесь сотни лет – сколько на вашей памяти студентов доживало до седьмого курса? Только с нашего потока из ста пятидесяти человек тридцать погибло до выпуска. И больше половины – в первые двадцать лет после.
Камены слушали его, и ехидное выражение на их лицах менялось на сочувственное, и фигуры друзей таяли, уступая место прежним обликам.
– Я даю знания так, – продолжал инляндец зло, и голос его отражался от стен, – чтобы им даже в голову не пришло совершить ошибку. Кто послабее – сам уйдет или на экзаменах отвалится, а кто посильнее – я буду уверен, что сделал все, чтобы они в живых остались. Сюда идут с пустыми головами, забитыми романтическими представлениями о том, какими они будут великими магами,
