и знатен, конечно. В Константинополе б жили. И – я…»
Анна резко одернула глупую бабу:
«Ты что? И думать не смей! Ты же ивраис.»
Сара сильно обиделась на подругу: кричит, а кричит то чего? Подумаешь, сильно кичится своим иудаис. На каждом шагу твердит, она иудаис. Конечно, конечно, похвастаться больше то нечем. Рыжая рожа, волосенки реденьки, тощая кляча, ни рожи, ни кожи, груди вовсе нет, так, два прыщика, да ключицы торчат, и ягодицы, что те осколки, с веснушками на бледненькой коже.
Сара тихо вздохнула: надо же, и этой груше печёной достался первый красавец. Конечно, припёр её из далекой-далекой теперь Иудеи, вот и кичится теперь: я – иудаис! А вы, остальные, конечно, ивраис. Гордячка тощая!
Анна искоса глянула зелёными глазками на подружку, мысли которой секретом не стали, и тоже вздохнула: вечный позор её внешности снова давил, пригибал, так что плечи ссутулились вновь. А что скажешь – уродка. Конечно, потешная Сара с её полнотой тоже восторгов не вызывала, но у Сары муж-то не Фанаил, а обычный Иаков.
К термам они припоздали: дамы уже плескались в бассейне. Гул разговора касался мраморных стен и возвращался к бассейну. Общей сенсацией стало прибытие императорской свиты.
Сара мгновенно включилась в толщу дамских телес, ухнула в воду так шумно, что фонтаны воды полились за ограждение. Если бы так позволила сделать гречанка, то точно б разбила драгоценные вазы стекла, что шиковались на бортиках, соблазняя иссиним то виноградом, то сливой, то яблоком красным. Но вазы разрешалось ставить только ромейкам. Любая ивраис могла бы позволить с десяток таких ваз расставить в бассейне, но банщики донесли бы мгновенно Демитре, и тут бы эпарх был бы бессилен.
Общая тема: красавец- посланник, и дамочки из ивраис обсудили все абсолютно, до последней детали хитона.
И громче всех слышался бас Сары:
«О, прямо там, скажешь, однако, да я тебя умоляю! Я сама видела, фибула (фибула – металлическая застежка-заколка, застегивавшаяся на правом плече длинного плаща) золотая, вот только камень не разглядела. Да нет, плащ без меховой оторочки, что он тебе, херсонесит, чтоб оторочку носить? Ты еще скажи, что он вышивку носит или штаны по-херсонски!»
Общий смех опозорил Сарину оппонентку, и та поплыла к скучавшей наедине Анне:
«Ой, Анна, здравствуй, как там детишки?»
Анна вымученно начала рассказывать про своих милых детишек, старательно обходя колючие взгляды красотки по своей горблой спине, тощеньким ягодицам, рыженьким волосам: как всё привычно до боли. Убрать бы их всех, поплескаться бы в одиночку в бассейне!
Наконец красоточка, натешившись униженным видом жены первого из первейших красавцев планеты, отплыла, и Анна было вздохнула, но следом плыла новая стерва. И жертва очнулась:
«Ой, здравствуйте, милочка! Вы знаете, у нас, иудаис…»
Та долго унижения пытки не выдержала и отплыла. И Анна наконец-то занялась именно тем, за чем ходят в бани.
Прибытие
Всё раздражало: слепящее море, которое корабли
