о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.
– Я не имею удовольствия знать этого господина Левина, – улыбаясь, сказал Вронский, – но, вероятно, он никогда не видал тех машин, которые он осуждает. А если видел и испытывал, то кое-как, и не заграничную, а какую-нибудь русскую. А какие же тут могут быть взгляды?
– Вообще турецкие взгляды, – обратясь к Анне, с улыбкой сказал Весловский. […]
– Я его очень люблю, и мы с ним большие приятели, – добродушно улыбаясь, сказал Свияжский, – Mais pardon, il est un petit peu toqué: например, он утверждает, что и земство и мировые суды – все не нужно, и ни в чем не хочет участвовать (ч. 6, гл. 22, т. 9: 233–234).
Если у Пушкина слово «медведь» характеризует соседа Берестова как дикого, нецивилизованного (и, разумеется, «исконно русского», как сама береста, «основа» его фамилии), то у Толстого образ медведя получает большое развитие в связи с Левиным и его отношением к Кити.
Как мы видим, то, что в небольшой пушкинской повести – только словцо или игра, углубляется у Толстого, становится романной реальностью, воплощается. Одновременно смещаются оценки описываемого: «английский» театр в усадьбе Муромского с веселым маскарадом дочери Бетси оборачивается миром фикций Анны и Вронского в Воздвиженском, где играют в брак. И Толстой беспощадно морализирует: человек не может жить фикцией. И потому воплощающийся в жизнь английский роман – тот самый, который читает Анна в поезде перед объяснением в любви Вронского, – обречен.
Огонь и железо
Любовь не пожар, а загорится – не потушишь
…в наш век пороков и железных дорог
Первая встреча Анны с Вронским происходит в вагоне поезда. Герои романа встречаются в дверях, на пороге, в тот самый момент, когда Вронский входит в отделение, а Анна выходит оттуда. Важность встречи для обоих (и для всего сюжета романа) знаменуется своего рода повтором, дублированием встречи:
Когда он оглянулся, она тоже повернула голову (ч. 1, гл. 18, т. 8: 77).
Железная дорога тем самым становится хронотопом отношений Вронского и Анны!. Более того, образ железной дороги, семантически насыщенный, по мере развертывания романа реализует разные аспекты своей потенциальной символики. Вечная метафора жизни-дороги (как нельзя более предметно воплотившаяся в романе) у Толстого получает неожиданный атрибут: эта дорога жизни – железная. Буквальное значение атрибута – сделанный из металла, железа – вызывает целую ассоциативную парадигму (неорганическое вещество, извлекаемое из подземных недр; обрабатывается огнем в кузне; пре[3] вращается кузнецом-демиургом в орудия-оружия для человеческого строения/разрушения мира). Именно эта «железная аура» становится образной доминантой линии Анна-Вронский.
Мотив металла соединяется с мотивом огня, традиционным образом страсти и любви. Этот
«В чем значение рассмотренных нами хронотопов?» – спрашивает Бахтин, который ввел это понятие, и отвечает: «Прежде всего, очевидно их сюжетное значение. […] В хронотопе завязываются и развязываются сюжетные узлы. Можно прямо сказать, что им принадлежит основное сюжетообразующее значение. Вместе с этим бросается в глаза изобразительное значение хронотопов. Время приобретает в них чувственно-наглядный характер; сюжетные события в хронотопе конкретизуются, обрастают плотью, наполняются кровью» (Бахтин 1986: 282).
