тем временем особенно старался её внимание обратить на последнюю из этих миниатюр, изображающую очень лестно приукрашенного герцога Анжуйского.
Староста Вольский, который стоял близко, мог заметить, как бледное лицо принцессы зарумянилось и выразило некоторое смущение…
Крассовский между тем рассказывал: о достатках, великолепии, о развлечениях на дворе, маскарадах, танцах, турнирах и о великой изысканности, с которой там всё проходило.
– Ничем есть при том, – говорил он, – славящиеся изысканностью и великолепием дворы итальянских герцогов, из которых не один достатками и могуществом с королём Франции сравнится не может.
Со всей Европы, также из Италии самые выдающиеся артисты, художники, скульпторы собираются сюда для служения могущественному монарху. Нет жизни, как там.
Принц Генрих, который с колыбели к ней привык, везде вертится, несомненно, с собой понесёт то, что ему необходимо, как воздух… Счастлива пани, которая сумеет получить его руку и сердце.
Постоянно делая акцент на качествах принца Генриха, как-то это было значительно, что принцесса не могла его ни понять, краснела, молчала, но каждое слово Крассовского глубоко врезалось в её память.
Время на этих его историях, остроумием и весёлостью оживлённых, уходило так быстро, что принцесса не заметила, как наступил вечер.
Староста дал знак Крассовскому, что пора было попрощаться с принцессой.
Карлик оставил в её руках свой бумажник с изображениями и не упомянул о возврате его, а принцесса положила его рядом с собой на столике; но Крассовский не посягнул на эту свою собственность и уже прощался, когда принцесса напомнила ему о ней.
– Ежели ваша милость позволит, – сказал он, – могу эти изображения, для лучшего их просмотра, оставить тут, до тех пор, пока их задержать у себя подобает… Может, их кто ещё захочет видеть, а я очень рад бы, чтобы они тут себе сердца приобрели… для дорогой мне, благодетелей моих, семьи.
Прежде чем Анна имела время опротестовать, карлик прытко поклонился и вышел с Вольским, оставив на столе бумажник.
Едва они были за порогом, когда принцесса дрожащей рукой схватила книжечку с миниатюрами и изображение принца Генриха жадно начала разглядывать.
Лицо её то краснело, то бледнело, дрожало; было видно, что какая-то мечта, надежда овладела ею. Она стала задумчивой, уставившись в эти почти женски нежные черты молодого принца, которым художник придал выразительность, обаяние и красоту молодости, какую, может, в натуре не имел.
В Генрихе даже наименее опытный глаз мог вычитать насмешку и холодную какую-то жестокую иронию человека, который умеет любить только себя; на картинке он представлялся совсем иначе: мягким, вежливым, милым.
Принцесса почувствовала странное влечение к этому незнакомцу, который мог быть ей предназначен, ей, что так долго ждала кого-то, на этого провиденциально для неё указанного мужа и
